В поисках истины

— Пронюхали откуда-то проклятики, что козни их уже почти что открыты и что от ответа им не спастись, если нам удастся на Горячего руку наложить, ну, и дали ему утечь. Им это ничего не стоит. Бывали примеры, что в день казни из рук палача своих вырывали, вот они какие молодцы! С ними тягаться умеючи надо. Третий день, высунув язык, бегаю, разнюхиваю, куда этот черт Горячий делся, и все понапрасну. И Штукатурихе неизвестно, куда он лыжи направил. Клянется и божится, что они за границу его сплавили. И сама в таком отчаянии, что нельзя ей не верить. Ведь я обещал ей ослобонить сына из солдатчины, если она нам убийцу князя найдет, и ей известно, что в нашей власти это сделать. В губернском-то правлении водятся еще у меня верные людишки, слава Богу, и не такое дело, как малого в рекрута негодным показать, для меня сварганят, — наивно сознался старый подьячий.

Но он мог сознаться в действиях еще более беззаконных, слушательницам его было не до того, чтоб обращать на это внимание.

— Теперь другого спасения для Федора нет, как бежать за границу, — сказала со вздохом Софья Федоровна.

— Да, если он на это согласится, — заметила Магдалина.

— Надо его уговорить.

— Я вот и пришел затем, чтоб предложить боярышне с ними повидаться, — вставил Грибков.

— Когда? — спросила девушка, срываясь с кресла, чтобы немедленно идти туда, куда ей укажут. В волнении своем она давно уж перестала ощущать усталость от дальней прогулки по лесу, и впечатление от прошедшей там встречи притупилось в ее сердце.

Но Грибков объявил, что надо прежде с его крестником посоветоваться. Чтоб не подводить его под подозрение, он редко с ним виделся, а уж особенно стал избегать с ним встреч с тех пор, как дела его с Штукатурихой пошли на лад. Он был так уверен в торжестве свой над стряпчим, что даже и утешать Магдалину с Федором не заботился в последнее время. Перед великою радостью, которую он им готовил, ему казалось простительным оставлять их в тревоге.

Очень ему было горько разочароваться в своих ожиданиях, так горько, что он без надежды на успех принимался за последнее средство спасти Курлятьева. Если уж это оборвется, ну, тогда капут, и торжествуй вовсю проклятый дух современности в лице столичного слетника, вертопраха Корниловича! Быть ему тогда прокурором, а Курлятьеву Сибири, видно, уж сама судьба того хочет.

И как будто на самом деле судьба этого хотела; в ту самую минуту, когда он собрался идти к крестнику, этот последний сам к нему явился с известием, что его отставили от должности. Уж и другой на его месте. Сам стряпчий избрал ему заместителя и, объявив ему об отставке, приказал немедленно очистить квартиру для нового писаря.

— Из-за чего же он вдруг на тебя взбеленился? — вскричал Грибков.

— Из-за Курлятьева! Говорил я вам, что ваши шашни с ним да добра меня не доведут, так и вышло. Ревизор-то, которого по его делу из Петербурга ждали, уже едет.

— Что ты?!

— Верно вам говорю. Мне нельзя не знать.

— Бумага о нем пришла?

— Какая бумага! Это прежде бумагами-то загодя о ревизиях предупреждали, теперь похитрее стали, поняли, что так поступать не годится. Теперь исподтишка да нахрапом действуют. Молчат, молчат, вдруг и нагрянет полномочный генерал. Частным образом чертушка. И Корнилович, узнал про то, что послали кого-то из важных нашу губернию ревизовать. В Москве, должно быть, застрял, что до сих поря нет. Перед Успением выехал. Во всяком случае каждую минуту можно ждать.

— И опять этот вертопрах проклятый, выскочил! — простонал Горестно Грибков.

— Опять он. Ничего не поделаешь, шустрый, бестия. Всех теперь в руки заберет, и прокурора, и председателя, полную волю ему дадут, так он их застращает. Да чего! И в губернском-то правлении за уборку да за чистку принялись. Гусятникова-то, Петра Иванович тоже в отставку уволили. В остроге с меня начали, а там и другие полетят.

— Эх, и это дело у нас, значит, сорвалось! — почесывая в затылке уныло проговорил Грибков.

— А что вы затеяли-то?

— Да вот…

Он рассказал ему про свою неудачу с Горячим.

— Уж мы с боярышней так решили: ничего больше не остается, как с твоею помощью бегство нашему боярину за границу устроить. Из острога бы его только вывести, а там есть у меня один человечек на примете, куда угодно доставит.

— Так. Ну а меня бы вы, чем тогда отблагодарили? — спросил после небольшого раздумья писарь.

Лицо старого подьячего прояснилось. Не такой человек был его крестник, чтоб праздные вопросы задавать.

— Тебе-то? Да уж не беспокойся, твоя судьба у нас изрядно была обдумана. Я о тебе о первом позаботился, чтоб, значит…

— Сколько же на мою долю было обещано? — перебил его писарь.

— Две тысячи, — бухнул, не задумываясь, Грибков.

— Ладно. Пусть еще тысчонку надбавят, и мы все оборудуем, — объявил Илья Иванович. — Ну, чего вы на меня уставились? — продолжал он с усмешкой. — Кажется, понять нетрудно, теперь мне вольготнее действовать, чем прежде. Руки у меня развязаны, ничем я не рискую…

— И то! Промахнулся, значит, господин стряпчий, отставив тебя от дела.