В поисках истины

Голос ее звучал торжественно.

— И как это им Господь судьбы до сих пор не посылает, — заметила сокрушенным тоном Ефимовна.

— Христовы невесты, — объявила няня, строго сдвигая брови. — В тетеньку. Такая же, как они теперь, примерная была девственница. И взыскал ее Господь за добродетель и смирение.

— Игуменьей, чай, будет, — вставила гостья.

— Как Господу Богу будет угодно, — сдержанно возразила курлятьевская нянька.

— Давно что-то мать Агния в городе не была, — заметила Ефимовна, слизывая мед с ложечки и запивая его чаем.

— Третьего дня навестила нас, грешных, — с напускным смирением объявила ее подруга.

Ефимовна оживилась:

— А к нам не заглянула?! Что ж это она так?

— Уж не знаю, милая, не знаю, — отвечала Григорьевна.

Но Ефимовна не отставала.

— По делу, верно, к вам приезжала? Не в обычае у нее по зимам обитель покидать.

На это ей ничего не ответили. Григорьевна молчала. Но по ее озабоченному лицу видно было, что она что-то обдумывает, и вдруг, переждав с минуту, она объявила, что барышни их, Екатерина Николаевна с Марьей Николаевной, надумали из мира выйти, в монастырь поступить.

Тут уж Ефимовна не сочла нужным скрывать дольше своего любопытства и закидала ее вопросами: давно ли зародилось в них это намерение, и как относится к нему барыня Анна Федоровна? Ведь не перестарки, старшей-то двадцати двух лет еще нет, а Марье Николаевне всего только восемнадцать. Какие это еще года? Господь им, может, и судьбу пошлет. Не спокаялись бы потом, ведь уж это они, значит, на всю жизнь себя похоронят, все равно что в могилу живыми лечь. И неужто ж никто не пробовал отговаривать их от рокового намерения? Точно в миру нельзя спастись!

На все эти соображения и вопросы Григорьевна отвечала сдержанно и уклончиво.

— Уж, верно, такая их судьба… Против Господней воли не пойдешь… Не всем в миру хорошо живется… У наших барышень сызмальства к уединению да к молитве пристрастие. Ни наряды, ни светские удовольствия их не тешат…

«Толкуй, — возражала на это про себя Ефимовна, — точно мы не знаем, что Марья Николаевна не дальше как в прошлом году за бочаговского молодого барина замуж собиралась. А Катерина-то Николаевна! Не о божественном толковать с Алешкой выбегала она к нему на свидание в темный уголок сада, под душистые липы, в лунные ночи! Не монастырь у нее был тогда на уме!»

— Мать Агния, верно, по этому случаю и приезжала? — спросила она.

— Они с нею завсегда во всем советуются, — уклонилась и тут от прямого ответа Григорьевна.

Но у посетительницы любопытство разгоралось все больше и больше. Ей все обстоятельно надо было узнать, она только для этого сюда и пришла.

— Да ведь в монастырь-то они, верно, в ейный поступят? — спросила она.

— Надо так полагать, что в ейный.

— И скоро?

— Еще неизвестно, когда сподобятся постриг принять; на искусе сначала их продержат, сколько, там старицы решат.

— Да когда же они едут-то? — настаивала Ефимовна.

— Не знаю еще, как управимся; завтра чуть свет хотели, только вряд ли…

— Завтра? — вскричала обиженным тоном Ефимовна. — Так, значит, и уедут, ни с кем не простившись? Хороши, нечего сказать, — продолжала она, укоризненно покачивая головой. — А еще родней считаются! Вот оно, времена-то какие наступили, родную тетку не хотят почитать, а она, моя голубушка, изволит о них беспокоиться. Давно, говорит, не видала племянниц, соскучилась, сходи, пожалуйста, Ефимовна, проведай их, здоровы ли, — продолжала распространяться бахтеринская нянька, — а они, на-ко, поди, про тетеньку-то и не вспомнят, точно ее и на свете-то нет совсем…

— Ну, чего там раскудахталась, сама, чай, должна понимать, не по своей воле живут, — возразила брюзгливо Григорьевна.

И чтобы прекратить начинавший обостряться разговор, она крикнула своих прислужниц и приказала им пойти к барышням и сказать им, что няня бахтеринская, Ефимовна, желает их видеть. «Тетенька, скажите, прислали их проведать».

И, вернувшись к своему месту у стола с самоваром, она предложила своей гостье еще чашечку чаю, шестую по счету. Но Ефимовна наотрез от угощения отказалась. Она была слишком взволнована, ей нужно было сорвать на ком-нибудь мучившую досаду, и она придирчиво выставила на вид разницу: как их барыня относится к племянницам и как они мало ценят ее внимание.

— Не пошли она меня сегодня их проведать, мы бы от чужих узнали, что они у вас в монахини постриглись.

— Где же постриглись? Что-то летом Бог даст!

— Все равно. Нешто так с родными можно? — продолжала брюзжать Ефимовна.

— Какие уж мы вам теперича родные, когда чужого подкидыша заместо дочери взяли, — вырвалось у Григорьевны.

— Так что ж из этого? Супротив Бога не пойдешь… Дитё нашим барином, можно сказать, чудом найдено…

— Ну уж ладно, ладно, — с досадой перебила ее собеседница. Но Ефимовну нелегко было унять. Давно уж жаждала ее душа той блаженной минуты, когда ей можно будет выложить курлятьевским все, что у нее накипело в сердце против них.

— Господь-то знает, что делает, кого милует, кого наказует. Нам он за долготерпение утешительницу послал, а другим за ненавистничество да колдовство…