В поисках Ханаан

… В доме Каганосов все было просто и бедно. Домотканые половики на полу. Вокруг стола — грубые стулья с обтрепанной обивкой. Деревянный скрипучий диванчик, а рядом — шаткая этажерка, забитая таинственными толстыми книгами. У меня от запаха этих книг, которые нужно было почему-то листать слева направо, странно холодело внутри. Они были исписаны необычными квадратными буквами, похожими на жучков. Едва выпадала свободная минута, как Бенчик тут же углублялся в них. А по субботам, накинув на плечи ветхий белый шарф с черными полосками и бахромой на концах, он становился лицом к стене и нараспев читал самую потрепанную из книг с давно уже стертой позолотой на корешке. Над своими книгами Бенчик просто трясся. Никто в семье кроме него не смел их тронуть даже пальцем. Особенно дорожил Торой. Он укладывал ее в потертый кожаный старый портфель вместе с указкой, которой при чтении водил по строчкам, и прятал за шкаф. Ко всему остальному, кроме книг, Бенчик был равнодушен. Еда, одежда, деньги — все это лежало на плечах Ханы. Правда, изредка приходили посылки с изрядно поношенными вещами для Зямы и Яши. Тут были клетчатые пиджаки с протертыми локтями, но зато с металлическими пуговицами, короткие, чуть ниже колена, уже заплатанные брюки, и ботинки с оббитыми носами. Их присылал из таинственной страны Америка дядя Бенчика — Гирш. Но и это было подспорьем, в том бескрайнем море нужды, в котором Хана барахталась изо дня в день, из года в год. Всем казалось, не ропща и не унывая. Но кто, кроме Зямы, младшего из сыновей, ее советчика и защитника, знал, как было в действительности? Теперь, когда достигла ее возраста, понимаю, какая скрытная и гордая была Хана — самая старшая из сестер Голь.

К Бенчику по-разному относились в нашей семье. Белка называла его не иначе как шнук (растяпа). Дед за глаза говорил о нем эйдельмен (благородный человек), а в глаза — шлимазл (недотепа). Немногословный Бенчик, не обижаясь, в ответ лишь посмеивался. Что до Шошаны, то она в этом зяте души не чаяла. Но стоило с его губ сорваться слову «Израиль», как она приходила в неописуемую ярость. При этом лицо ее покрывалась красно — белыми пятнами:

— Ционист проклятый! Ты опять за свое? Нам мало горя? Это твой дружок погубил нашу Суламифь! Мы даже не знаем, когда по ней справлять йорцайт (годовщина смерти). Лучше б я не дожила до того дня, когда вы женились на моих дочерях. Вам нужно было жениться на дочерях Ангела Смерти. Зачем ты завел сыновей? Лучше бы у тебя родились камни, а не дети! — кричала в голос Шошана.

— Мама! Это мой муж! Отец моих детей! Пусть у меня отсохнет рука, если я еще раз открою дверь этого дома, — вспыхивала Хана и, хватая за руки упирающихся сыновей Зяму и Яшу, рвалась к двери.

— Бабушка, ты не должна так говорить, сейчас же извинись перед мамой, — встревал в свару прирожденный борец за справедливость, Зяма.

И тогда дед бил кулаком по столу и вскрикивал громовым голосом:

— Ша! Немедленно все закройте рот. Чтоб в моем доме было тихо! Чего взбеленилась? — он насильно усаживал на стул старшую дочь и начинал отчитывать, — ты уже далеко не девочка, пора научиться делать глухое ухо! Проклятье — это не срочная телеграмма, которую почтальон обязательно должен доставить по адресу и под расписку. Ну, сказала мама сгоряча дурость. Так что, убить ее за это? Тогда я это должен был сделать сразу после свадебного стола. Она всю жизнь вначале говорит, а потом думает. Ты что ее первый день знаешь?

После этого дед брался за Бенчика: