В поисках Ханаан

В канун Нового года мы провожаем Зяму и Яшу. У каждого из них в руках по баулу. Зямин — неподъемный, набитый книгами. Яшин — полупустой. Раздается голос вокзального диктора: «Поезд номер три отправляется через десять минут». Прощание, поцелуи, слезы, и они заходят в свой вагон. Яша маячит в окне, делая какие-то знаки руками.

— А где же Зямка? — волнуется Шошана.

— Вот он! — кричит Манюля.

Зяма спрыгивает на перрон, подходит ко мне, властно берет за плечо и отводит в сторону, за газетный киоск:

— Береги стариков и проследи, чтобы папе весной установили памятник. — Его голос дрожит и рвется.

Внезапно прижимает к себе, крепко целует меня в губы и сует в руки маленькую картонную коробочку:

— Это от меня. На счастье.

Затем, не говоря ни слова, поворачивается, бежит к своему вагону, вскакивает на подножку. Поезд трогается. Я открываю коробочку — в ней янтарная брошка — парусный кораблик. До Нового года остаются считанные часы. Мы разъезжаемся с вокзала каждый в свою сторону. Белка к себе на Проспект, Манюля на Капсукаса, Шошана, Аврам и я — к Конному рынку. Лина колеблется: то ли ей ехать вместе с матерью на Проспект к дочери Машке, то ли на улицу Басанавичуса, где она живет с мужем Антанасом.

— Лучше приезжайте с Антанасом завтра утром, — ворчит Белка, не выпускающая внучку из своих крепких рук со дня ее рождения, — а то растормошишь мне ребенка, на ночь глядя.

И Лина едет на Басанавичуса.

Теперь Голи вместе не собираются. Каждый живет сам по себе.

Придя домой, бабушка тотчас уходит в спальню.

— Пошла плакать в подушку, — угрюмо говорит дед.

Он подходит к шкафчику и наливает себе рюмку водки.

— Будешь? — спрашивает меня, и не дожидаясь ответа, сокрушенно вздыхает: — Люди не зря говорят, лучше иметь трех сыновей биндюжников, чем одну ученую дочь.

По-прежнему «шутка и выпивка», — думаю я. — Дай Б-г моему деду долгих лет жизни. Быть может, он прав. Что еще может украсить эту серую жизнь?

— Смотри-ка, а из нашего Яшки с его шахер-махер — все-таки вышел человек, — с восхищением произносит Аврам. — Ведь это он все организовал. Чуть ли не из могилы поднял своего двоюродного деда Гирша, получил от него вызов. Нашел, кого здесь нужно подмазать и добился разрешения на выезд. Это не каждому под силу. — Аврам на миг задумывается и говорит уверенным голосом: — Но Яшка далеко не пойдет, а вот Зямка себя там покажет. Большим человеком станет. Не может быть, чтобы в такой стране как Америка, не поняли какая это светлая голова.

Дед в упор с пренебрежением смотрит на меня:

— Если б мне было столько, сколько тебе, ни минуты бы здесь… — он обрывает себя и безнадежно машет рукой, — но ты у нас как шахтерская лошадь. Когда ее поднимают наверх, она ни бельмеса не видит: ни травы, ни солнца.

В эту минуту понимаю, что в Авраме еще жива мечта о стране, где текут млеко и мед, где торжествует справедливость и каждому в этой жизни воздается по заслугам. Безразлично как она называется, и на каком материке раскинулись ее владения. Для деда главное — страна грез в земной юдоли не вымысел, а реальность. И я, изгнанная из своего рая, завидуя ему, неловко подшучиваю:

— Что тебе не сидится на месте, дед? Ты как Агасфер.

— Кто это? — подозрительно спрашивает Аврам.

— Вечный Жид, который не может на этом свете найти себе пристанища.

— Жид, то я жид, — смеется дед, — но, к сожалению, не вечный. Это меня и останавливает.

Ровно в полночь звонит Лина.

— С Новым годом, с новым счастьем тебя, сестричка! Я тут накропала стишата. «Эмигрантский вокзал», — и начинает негромко глубоким глуховатым голосом:

Здесь провожают, как хоронят:
Последний поцелуй в слезах,
Крик, припечатанный ладонью,
И вниз опущены глаза.
А сердце плачет скорбной скрипкой,
И рук сцепленных не разнять.
Но за дрожащею улыбкой
Уже видна чужбин печать.

Внезапно она вскрикивает:

— Ты хоть понимаешь, что произошло? Нет нашего «биг бэнда»! Нет и уже никогда не будет.

До меня из трубки доносятся звуки музыки, шум, чей-то протяжный голос:

— Ли-ну-ся, где ты? Иди сю-да, Ли-ну-ся!

— Что у тебя с Зямой? — спрашивает Лина чуть слышно.

— Ничего, — небрежно роняю я. — Братская любовь.

— Хочешь, сейчас за тобой заеду?

— Нет, не надо, — искренне отнекиваюсь я.

— Глупая! Нам теперь нужно держаться друг за друга. Кто у нас здесь остался? Ты, да я, да мы с тобой.