В поисках Ханаан

Зоя Петровна промолчала, надеясь, что это очередной взлет фантазии. Но на всякий случай снова начала следить за почтовым ящиком.

Летом в городе объявилась Поля. Осунувшаяся и невеселая. Поздоровавшись с Зоей Петровной, она хотела было прошмыгнуть в Симочкину комнату. Но Зоя Петровна стала ее расспрашивать об учебе, о здоровье родителей, о том, нравится ли ей Караганда. Поля на все вопросы отвечала односложно, неохотно.

— Мама, кончай свою пресс-конференцию! Нам нужно поговорить, — нетерпеливо оборвала Симочка и увела Полю в свою комнату.

Зоя Петровна взялась за правку статьи, стараясь не прислушиваться к шушуканью за тонкой фанерной перегородкой, оклеенной обоями. Но когда оттуда стали доноситься сдавленные всхлипы, махнув рукой на приличия, прильнула ухом к стене.

— Вначале они стеснялись, — услышала Зоя Петровна дрожащий голос Поли, — а потом стали ругаться из-за еды, из-за курева. Из-за того, кому топить печку, кому воду носить. А напьются — начинают сводить счеты: кто кого на допросах топил. Однажды прихожу, а отец гоняется за матерью с ножом и кричит: «Ты за пайку скурвилась!» Потом оба плакали. Мама мне говорит: «Уезжай! Ты не должна это видеть. Дай прийти в себя. Мы за эти годы стали зверьем. Одним нам будет легче. По крайней мере, не так стыдно».

— Что же будет, Полька? — донесся до Зои Петровны шепот дочери. — Бабушка собирается к вам переехать. Вроде уже нашла обмен. У нее только и разговоров, что о твоем отце. «Мой Гирш талантливый. Его сам Симонов хвалил. И сразу после войны в Москве печатали».

— Ничего от его таланта не осталось. Одна злоба, — раздраженно ответила Поля. — Все перед ним теперь виноваты. «Пока я сидел, они здесь перышками чиркали». Он всех ненавидит, даже маму. Она сейчас стихи пишет взахлеб. А у него ни строчки. Знаешь, я почти ко всему притерпелась. Но когда они за столом начинают мерить буханку хлеба ниточкой, чтобы было поровну, это выше моих сил. Отец режет, а мать не сводит с него глаз. Крошки и те пополам делят.

Зоя Петровна отшатнулась от стены: «И Марк никак не мог с собой совладать во время еды, хоть почти год минул, как вернулся оттуда: брал несколько ломтей хлеба и складывал горкой возле себя, тарелку рукой отгораживал, крошки со скатерти подбирал. Каждый кусок, что я подносила ко рту, провожал голодным взглядом. И мне было не по себе. В субботу в самый канун войны полезла на дерево и набрала миску вишни. А была уже на восьмом месяце. Он пришел с работы и съел все. Ягодки не оставил. Потом спохватился, стал извиняться».

«Не смей вспоминать! — Зоя Петровна стиснула зубы. — Ничего этого не было! Вычеркни! Забудь!»

— Не хочу возвращаться к ним! — донеслось до Зои Петровны из-за стены. — Люблю, жалею! Но не могу видеть! Однажды заметила отца на улице. Седой, сгорбленный, в ватнике. Вначале хотела подойти, а потом свернула в переулок. Чужие они мне! Чужие!

— Думаешь, у меня с мамой по-другому? Живем как две волчицы — каждая сама по себе. Я после смерти Гео места себе не нахожу. Думала, в Москве полегчает. Нет, все то же. Вилька приезжал, предлагал жениться. Не знаю, может, и соглашусь. Устала быть одной. Иногда повернется, посмотрит — вылитый Гео. И руки, и улыбка.

Зоя Петровна прильнула к стене, чтоб не пропустить ни одного слова.

— Что ты несешь? — воскликнула Поля. — Это бред. Между тобой и Гео ничего не было. Ты сама говорила. Зачем ты портишь Вильке жизнь?

— Ты не понимаешь. Это не важно — было, не было. Здесь другое. Гео для меня родной человек. Он мне был вместо отца. И не ори. Мать может подслушивать. За каждым шагом следит, будто я преступница.

В комнате дочери послышались шаги. Зоя Петровна поспешно села за стол, начала шуршать бумагами, делать вид, что читает, бессмысленно водя глазами по строчкам.

А ночью ей приснился странный сон. Вишневые деревья с янтариками смолы на шершавых дуплистых стволах. На голых ветках — ни листика, хоть на дворе лето. Она стоит в сарафане, босая, с выпирающим животом, на каждом ухе висят, как сережки, вишенки-двойняшки. Он — с вещмешком за плечами. «Ты куда?» — спрашивает она его. «Не жди меня», — бросает уже на ходу.

— Мам, ты что кричишь? — послышался словно издалека голос Симочки. — Что с тобой?

— Мне Марк приснился, — ответила Зоя Петровна, порывисто приподняв голову с подушки.

— Какой Марк? Ты никогда о нем не говорила, — насторожилась дочь.

— Который час? — мать бросила взгляд на будильник, мерное тиканье вернуло ее к яви. — Иди спать. Тебя утром пушкой не поднимешь.

5

В начале девяностых по городу поползли слухи, будто Кёниг снова отойдет немцам. Словно в подтверждение, на улицах все чаще стали появляться разноцветные, яркие двухэтажные автобусы с туристами из Германии. Чистенькие, ухоженные розоволицые старики и старухи, обвешанные кинокамерами и фотоаппаратами, гортанно перекликаясь, бродили по улицам, выискивая дома, где прошла их юность. Иногда вежливо стучались, прося пустить их вовнутрь, чтобы прикоснуться к родным стенам.