В поисках христиан и пряностей

Если многие обычаи Африки казались примитивными, то расценить другие оказалось гораздо сложнее. Вскоре Кадамосто уже оказался втянут в дебаты о тонкостях религии с придворными мусульманскими священниками. Как всегда, дискуссию открыли европейцы, сообщив царю, что он исповедует ложную веру. Если христианский Бог справедливый господин, со смехом ответил им царь, то у него и его людей много больше шансов попасть в рай, чем у них, поскольку Европа была наделена много большими богатствами в земной юдоли. «В этом, – отметил Кадамосто, – он проявил большой здравый смысл и глубокое понимание людей» [139]. Царь выказал понимание иного рода, когда в знак доброй воли подарил венецианцу «красивую молодую негритянку двенадцати лет от роду, сказав, что дает ее мне для услуг в моей комнате. Я ее принял, – записал Кадамосто, – и отправил ее на корабль» [140].

Не все африканские правители были настроены столь доброжелательно, и первопроходцы вскоре обнаружили, что подвергаются постоянным нападениям. Из леса возникали воины, вооруженные круглыми щитами, обтянутыми кожей газели, копьями с зазубренными железными наконечниками, обмазанными змеиным ядом и соком неведомых растений, похожими на палицы дротиками и скимитарами наподобие арабских. Одни пускались в боевые танцы и песнопения, другие незаметно подплывали на лодках. Все были бесстрашны и предпочитали смерть бегству. Каждая каравелла была оснащена небольшой пушкой, стрелявшей маленькими каменными ядрами, но множество рыцарей, оруженосцев, солдат и матросов погибло под натиском туземцев, а пленников, которых посылали на берег в качестве переводчиков, неизменно забивали до смерти.

По мере того как каравеллы, теряя все больше людей, едва-едва добирались домой, Энрике начало тревожить нарастание враждебности. Он приказал солдатам стрелять только для самообороны, но к тому времени слухи о кровожадности белых уже распространились. Когда следующая экспедиция прибыла к широченному устью реки Гамбия (на расстоянии более чем полутора тысяч миль от Лиссабона), то обнаружила, что слухи ее опередили и что белых здесь считают каннибалами с особым пристрастием к черному мясу. Когда корабли начали подниматься вверх по реке, из леса появилось множество туземцев, которые стали забрасывать их дротиками и выпустили град отравленных стрел. Навстречу незваным гостям вышел на веслах флот боевых плоскодонок. Крепкого телосложения воины были одеты в белые хлопчатые рубахи и шапки с белыми перьями и, как отмечал Кадамосто, «были чрезвычайно черны» [141]. В ходе последовавших затем переговоров европейцы поинтересовались, почему на них, мирных купцов, привезших дары, напали. Африканцы, по сообщению Кадамосто, ответили, что «ни на каких условиях не хотят нашей дружбы, но желают вырезать всех нас, а наше имущество поднести в дар своему господину» [142]. Даже грохот выстрелов, как оказалось, был не в силах отпугнуть их надолго, и нежеланным гостям снова пришлось поспешно отступить.

По мере того как ширились торговые контакты Португалии на побережье, в Лиссабон начали поступать немногочисленные мешочки золотого песка; скоро на лиссабонском монетном дворе будет отчеканена первая за почти сто лет португальская золотая монета, удачно окрещенная крузадо, то есть «крестоносец». Однако Золотая река обернулась миражом, и еще меньше Энрике продвинулся в своей второй по значимости миссии – в поисках могущественного союзника против ислама.

Где-то далеко за морем, как гласили древние легенды, лежала затерянная христианская империя баснословных могущества и богатства. Ее правитель был известен как пресвитер Иоанн.

Слово «пресвитер» по-гречески означает «священник», но Иоанн был необычным священнослужителем. Европейцы твердо верили, что он могущественный христианский царь и скорее всего потомок одного из трех волхвов, которые поднесли золото, благовония и мирру младенцу Христу. Столетия догадок и домыслов наделили царство пресвитера всяческими чудесами, включая источник молодости, который веками поддерживает его жизнь, зеркало, в котором отражается весь мир, и изумрудный стол, освещенный драгоценным бальзамом, горящим в бесчисленных лампах, за который он усаживает по тридцать тысяч гостей за раз. В эпоху, когда отпущенный Ною срок жизни [143] считался общепризнанным фактом, сверхъестественное существование пресвитера Иоанна представлялось совершенно логичным; или по меньшей мере оно придавало весу мечтам Запада о вселенском христианстве.

Легенда о пресвитере Иоанне была не просто популярной сказкой. Она выросла из череды слухов, мошенничеств и недопонятых фактов, но многие могущественные люди, включая целую череду пап римских, воспринимали ее как непреложную истину.