В поисках христиан и пряностей

Остальное западное христианство, не подозревая, что спасение подстерегает его в стремительном натиске турок, и раздираемое обычными своими внутренними войнами, могло лишь с ужасом смотреть, как армии Мехмеда вторглись глубоко в пределы Восточной Европы и приплыли к берегам самой Италии [173]. Султан-победитель был в одном шаге от воплощения мечты, которая семь столетий назад оборвалась на полях Франции.

Рим – неизбежно – призвал к новому крестовому походу. На сей раз план папского геноцида заключался в том, чтобы не только вернуть Константинополь, но и вторгнуться глубоко в земли османов и раз и навсегда изничтожить турецкий народ.

В феврале 1454 года Филипп Добрый, могущественный герцог Бургундии – и муж Изабеллы, сестры Энрике Мореплавателя, – устроил самый впечатляющий за все XV столетие пир, чтобы разрекламировать обсуждаемую священную войну. Сотни знатных людей собрались в Лилле на «Праздник Фазана» [174], где их угощали и развлекали с размахом, приставшим человеку, одержимому рыцарскими романами. В большом зале было накрыто три стола, и каждый был украшен миниатюрными диковинками, на какие только способна фантазия кукольных дел мастера. Один только верхний стол мог похвалиться замком, ров которого был заполнен апельсиновым пуншем, стекавшим с его башен, примостившейся на вращающемся крыле ветряной мельницы сорокой (попасть в нее не удалось ни одному из многочисленных желающих поупражняться в стрельбе из лука), сражающимся со змеей тигром, оседлавшим медведя шутом, арабом верхом на верблюде, кораблем, который плавал взад-вперед между двумя городами, двумя влюбленными, лакомившимися птицами, которых вспугнул из куста человек с палкой, хитроумной бочкой, из которой лилось то сладкое, то кислое вино: «Отведай, если посмеешь», – гласила на ней надпись. Для особо стойких в зал вкатили колоссальный пирог: когда с него сняли верхнюю крышку, внутри оказался оркестр из двадцати восьми музыкантов. Пока гости в масках пробовали сорок восемь перемен блюд, для их увеселения кувыркались акробаты, разыгрывали интермедии актеры, живой лев взрыкивал подле статуи женщины, из правой груди которой било приправленное пряностями вино, и были выпущены два сокола, которые убили цаплю, – последнюю поднесли герцогу. Когда подошло время кульминации пира, великан, одетый мусульманином, ввел на поводке слона. На его спине была закреплена модель замка, а в нем сидел актер, изображающий женщину, одетую монахиней. Актер объявил себя Святой Церковью, а затем произнес «жалобу и сетование трогательным и женским голосом» на беззакония турок. В соответствии с давнишней рыцарской традицией придворный торжественно внес и поставил на верхний стол фазана в ошейнике из золота, жемчуга и драгоценных камней. Герцог принес обет Богу, Деве Марии, дамам и птице отправиться в крестовый поход, и его примеру последовали собравшиеся рыцари и оруженосцы. После подобного спектакля трудно было бы вежливо отказаться.

При всех стараниях герцога Филиппа аристократы, как выяснилось, больше настроены были пировать, чем воевать с турками, и папский призыв к оружию был встречен коллективным пожатием плечами. Фактически единственной страной, которая серьезно отнеслась к предлагаемому крестовому походу, оказалась Португалия. Король Альфонсу V, сын короля Дуарте и племянник Энрике, уже возмужал и горел желанием затмить славу, которой покрыли себя как Христовы воины его предки. Упрямый молодой король предложил свою кандидатуру на роль главы похода, в который собирался повести двенадцатитысячное португальское войско, впрочем, когда он отправил посла в Италию, чтобы продвинуть свой план, его ждало скорое крещение в мутных водах итальянской политики. Несколько итальянских государств пообещали присоединиться к крестовому походу, но посол докладывал, дескать, нет никакой вероятности, что они сдержат слово. Его скептицизму вторил герцог Миланский, который язвительно написал Альфонсу в сентябре 1456 года, восхищаясь «возвышенностью духа, заставляющей португальского короля, едва вышедшего из мальчишеских лет, желать напасть на неверных в областях, столь далеких от традиционных крестоносных устремлений Португалии в Северной Африке, и это невзирая на то обстоятельство, что его планы могут поставить под угрозу Сеуту» [175]. В приступе обиды Альфонсу объявил, что, мол, схватится с турками единолично. Даже его дядя Энрике счел, что племянник лишился рассудка, и поскорее уговорил его перенести свой пыл на новый крестовый поход в Марокко.