В поисках любви

— Нет, почему? Ах, очки, — без них мне за границей нельзя, у меня слишком добрые глаза, от нищих и так далее проходу нет, досаждают на каждом шагу.

Он снял очки и моргнул.

— Зачем вы приехали?

— Ты, кажется, не очень рада нам, — сказал Дэви. — Приехали, честно говоря, посмотреть, что с тобой. И поскольку с тобой, вне всяких сомнений, все в порядке, можем со спокойной совестью ехать обратно.

— Как же вы выведали?.. Мама с Пулей знают? — прибавила она слабым голосом.

— Нет, абсолютно ничего. Если ты думаешь, что мы явились разыгрывать викторианских дядюшек, то можешь успокоиться, милая Линда. Мне встретился случайно один знакомый, который был в Перпиньяне, и он упомянул в разговоре, что Кристиан живет с Лавандой Дэйвис…

— А, отлично.

— Что, прости?.. И что ты полтора месяца как уехала. Наведался я на Чейни-Уок — тебя там явно нет, тогда мы с Мером слегка забеспокоились, как-то ты, с твоим неумением позаботиться о себе (думали мы, и как же мы заблуждались!), скитаешься по Европе, и в то же время безумно было любопытно выяснить, где ты и что ты, вот мы и предприняли втихомолку кой-какие действия детективного характера, установив в результате, где ты — а что ты в настоящее время, тоже ясно теперь как день и у меня лично вызывает лишь чувство облегчения.

— Вы напугали нас, — сказал сварливо лорд Мерлин. — Когда в другой раз вздумаете изображать из себя Клео де Мерод[82], нелишне было бы прислать открытку. Прежде всего, наблюдать вас в этой роли — большое удовольствие, и я никоим образом не желал бы его лишиться. Я и не подозревал, Линда, что вы такая красотка.

Дэви посмеивался себе под нос.

— О боги, до чего это все забавно — как старомодно, прелесть! Эти покупки! Пакеты! И цветы! Как это дышит викторианской эпохой! Пока мы ждали — каждые пять минут бежит посыльный с картонкой. Как с тобой интересно в жизни, Линда, милая! Ты уже говорила ему, что он должен от тебя отказаться и взять в жены невинную и чистую девушку?

Линда сказала обезоруживающе:

— Не смейся, Дэйв. Я так счастлива — не могу тебе передать.

— Да, похоже, не отрицаю. Но квартирка — никакого театра не нужно.

— Я как раз подумал, — сказал лорд Мерлин, — что вкусы могут быть разные, но шаблон непременно один и тот же. У французов принято было держать любовниц в appartements[83], точь-в-точь похожих друг на друга, где главный упор, с позволения сказать, делался на кружева и бархат. Стены, кровать, туалетный столик, даже ванна увешаны кружевами — а дальше шел сплошной бархат. Сегодня кружева заменяешь стеклом, и дальше пускаешь сплошной атлас. Готов поручиться, Линда, у вас стеклянная кровать!

— Да, но…

— И туалетный столик стеклянный, и ванная комната — не удивлюсь, если и ванна тоже из стекла, а по бокам в ней плавают золотые рыбки. Золотые рыбки — это извечный лейтмотив.

— Вы подсмотрели, — сказала Линда, надув губы. — Очень остроумно!

— Боже, какой восторг! — вскричал Дэви. — Так значит, это правда? Клянусь, он не подсматривал, но видишь ли, не обязательно быть особым гением, чтобы догадаться.

— Хотя в данном случае, — продолжал лорд Мерлин, — наличествуют вещицы, которые поднимают планку. Гоген и те два Матисса (пестроваты, но в искусстве не откажешь), и этот савонрийский ковер[84]. Ваш покровитель, должно быть, очень богатый человек.

— Очень, — сказала Линда.

— Нельзя ли, друг мой Линда, в таком случае рассчитывать на чашку чая?

Линда позвонила, и вскоре Дэви с самозабвением школьника поглощал éclairs[85] и mille feuilles[86].

— Я поплачусь за это, — приговаривал он с бесшабашной усмешкой, — ну и пусть, не каждый день бываешь в Париже.

Лорд Мерлин с чашкой в руке блуждал по комнате. Взял томик романтической поэзии девятнадцатого века, подаренный Линде накануне Фабрисом.

— Вы нынче вот что читаете? «Dieu, que le son du cor est triste au fond du bois»[87]. У меня был приятель, когда я жил в Париже, который дома держал боа-констриктора, и этот констриктор ухитрился залезть в валторну. Приятель звонит мне сам не свой и говорит: «Dieu, que le son du boa est triste au fon du cor»[88]. Я это навсегда запомнил.

— В котором часу обычно приходит твой возлюбленный? — спросил Дэви, вынимая часы.

— Не раньше семи. Оставайтесь, познакомитесь с ним, он невероятный дост.

— Нет уж, спасибо, ни за что.

— А кто он такой? — спросил лорд Мерлин.

— Зовут — герцог Суветер.

Дэви и лорд Мерлин переглянулись, с великим изумлением, но и отчасти с веселым ужасом.

— Фабрис де Суветер?

— Да. Вы его знаете?

— Линда, душа моя, глядя на тебя, вечно забываешь, какая провинциалочка кроется за этой светской искушенностью. Конечно, мы его знаем, и про него все знаем, и, скажу больше, — не мы одни, а все, кроме тебя.

— Ну и вы не согласны, что он — потрясающий дост?

— Фабрис, — веско произнес лорд Мерлин, — один из самых опасных совратителей на европейском континенте. Это — если говорить о женщинах, в обществе он чрезвычайно приятен, надо отдать ему должное.

— Помните, — сказал Дэви, — как мы его в Венеции наблюдали за работой — залучал их, бедненьких, в свои сети, как кроликов, одну за другой.