В поисках Марселя Пруста

"Одни долго не замечали его и не понимали, что предмет их желания вовсе не женщины, когда, читая с каким-нибудь другом стихи или рассматривая непристойные гравюры, жались к нему, полагая это знаком их общности в желании женщин. Признавая то, что чувствовали в изображениях любви, которые предоставляли им поочередно литература, искусство, история, религия, они не догадывались, что предмет, к которому они относили свое чувство, был не тот же самый, и в пользу этого смешения прилагали к себе все их черты, последовательно наделяя свой порок романтизмом Вальтера Скотта, изысками Бодлера, рыцарской честью, печалями мистицизма, чистотой форм греческой скульптуры и итальянской живописи, ждали Роб Роя как Диана Вернон[33] и убеждали себя, что подобны остальному человечеству, потому что находили свою тоску, свои сомнения, свои разочарования у Сюлли-Прюдома и у Мюссе. Однако инстинктивно они умалчивали "имя того, что страданье сулит", подобно клептоману, который еще не осознал свой недуг и прячется... чтобы украсть что-нибудь".[34]

В продолжение всей своей юности он делал вид, будто испытывает к женщинам самые горячие чувства, а быть может, и испытывал их. Но он сам показал, что люди извращенные, чтобы защититься от враждебного к их поведению общества и из охранительной предосторожности носят маску: "Зеркало и стены их комнаты сплошь покрыты карточками актрис; они кропают стишки вроде: "Люблю белокурую Хлою -она так прекрасна собою - и сердце объято тоскою..." Кто знает, может, эти фотографии - зачаток лицемерия?"

В другом месте Тетрадей он объясняет, словно мучительно оправдываясь, что именуемое отклонением, быть может, естественно "особенно у молодых людей, из-за некоторого количества женских клеток, задержавшихся в них, порой довольно надолго, подобно детским органам, исчезающим с наступлением зрелости, а также из-за чувственной неопределенности возраста, еще наполненного смутной нежностью, которая влечет молодого человека всего целиком, душой и телом, еще не обожествившись и не определившись, к тому, кого он любит..." Он вспоминает "нелепость некоторых часов, когда совершаются поступки, противоречащие тому, на что человек обычно способен". Он уже с состраданием говорит об этом несчастном племени, которое "как от клеветы открещивается от того, что является невинным источником их мечтаний и наслаждений. Сыновья, лишенные матери, потому что вынуждены лгать ей всю жизнь, даже в те минуты, когда закрывают ей глаза..." Конечно, конфликт между сыновней любовью и любовью извращенной, которая столь сильно искушала его, потряс эту юную душу.

Масси прав, думая, что Пруст испытывал тогда патетическое желание "сделаться лучше, заслуживать и быть достойным", и что его сердце, склонное к состраданию и кротости, не всегда чуждалось мысли о некоем нравственном долге. Более того, можно сказать, что он никогда не был ей чужд: "Возможно, только в жизни по-настоящему порочной, - пишет Пруст, - нравственный вопрос может ставиться со всей его тревожной силой. И этому вопросу художник дает разрешение не в плане своей реальной жизни, но в плане того, что для него является жизнью подлинной, разрешение главное, литературное. Как отцы Церкви, сами будучи добродетельными, часто начинали с того, что познавали людские пороки и извлекали из этого свою личную святость, великие художники, сами будучи людьми дурными, пользуются своими пороками, чтобы установить всеобщее нравственное правило..." Всякая осуждаемая любовь будет заражена в книгах Пруста угрызениями совести и стыдом. Можно оценить, насколько он изменился годам к двадцати, читая его отбеты на те же вопросы, которые уже задавались ему в тринадцать лет. Новый текст еще не изобличает никакого ожесточения, никакой горечи, но тревогу, скрытые сожаления, ненасытную потребность в нежности и необоримые влечения:

"Главная черта моего характера? - Потребность быть любимым, а точнее, я гораздо больше нуждаюсь в том, чтобы меня ласкали и баловали, нежели восхищались мной.

Качество, которое я хотел бы видеть в мужчине? - Женское очарование.

Качество, которое я предпочитаю в женщине? - Мужские достоинства и верность в дружбе.

Что я больше всего ценю в моих друзьях? - Когда они нежны ко мне, если их личность достаточно прекрасна, чтобы придать большую ценность этой нежности.

Мой главный недостаток? - Не умею, не могу "хотеть".

Мое любимое занятие? - Любить.

Моя мечта о счастье? - Боюсь, она недостаточно возвышенна; я не осмеливаюсь ее высказать, а высказав - разрушить.

Что было бы для меня самым большим несчастьем? - Не знать ни моей матери, ни бабушки.

Кем бы я хотел быть? - Собой - таким, каким меня хотели бы видеть люди, которыми я восхищаюсь.

Страна, где бы я хотел жить? - Та, где некоторые желанные мне вещи осуществились бы как по волшебству - и где неясность всегда была бы разделенной. (Подчеркнуто Прустом.)

Мой любимый цвет? - Красота не в красках, а в их гармонии.

Мой любимый цветок? - Ее цветок - а затем все остальные.

Моя любимая птица? - Ласточка.