В поисках Марселя Пруста

Его самодовольство отличалось невероятной заносчивостью, но он был блестящим собеседником, полным оригинальных мыслей о светском обществе, о картинах, о больших поэтах и художниках вообще. Он также осуществлял в салонах что-то вроде верховного жречества, вводя там искусство Уистлера или Гюстава Моро, и бахвалился, что открывал двери лишь тем, кого сам избрал. В сущности, он страдал из-за "своей странной, неуживчивой натуры, от которой не мог ни излечиться, ни убежать", и его суровость рождалась из его же печали, а ярость - из желания выставить напоказ свою спорную мужественность.

Пруст с первой же встречи понял, что может извлечь из этой личности как для своей светской карьеры, так и для своих книг, и сразу же написал ему: "...Ваш почтительнейший и восхищенный Марсель Пруст". Он догадался о жажде восхищения, сжигавшей Монтескью, и щедро ее утолял: "Вы намного превосходите тип утонченного декадента, в обличье которого вас обычно изображают... Единственный выдающийся человек в вашей среде... Крупнейший критик искусства, каких давно не бывало... то корнелический, то герметический... Ваша душа - дивный и изысканный сад...

Если ему случалось посылать Монтескью какой-нибудь свой опыт, то лишь отгоняя "нелепую мысль об обмене между этим дождевым червем и этим звездным сводом". Он превозносит магнетизм его взгляда, громовую убедительность его голоса: "В каждом новом обстоятельстве, дорогой сударь, я вижу вас все лучше, открываю вас все шире, подобно очарованному страннику, взбирающемуся на гору, и чье поле зрения беспрестанно расширяется. Позавчерашний поворот был самым прекрасным. Не на вершине ли я?.." [53] И вот это, где двусмысленность смешивается с лестью: "Вернетесь ли вы вскоре в этот Версаль[54], где вы - задумчивая Мария-Антуанетта и совестливый Людовик XIV? Кланяюсь Вашей милости и Вашему величеству..."

Взамен столь редкостных восхвалений он просил о поддержке: "Я попросил бы вас представить меня некоторым из тех друзей, в кругу которых вас чаще всего вспоминают: графине Грефюль, принцессе Леонской..." Графиня Грефюль, урожденная Караман-Шиме, особенно возбуждала любопытство Марселя; Монтескью добился для него приглашения на какое-то празднество, где он смутно увидел в ней будущую принцессу Германтскую. "У нее была прическа какой-то полинезийской прелести, и сиреневые орхидеи свешивались до самого затылка, подобно "цветочным шляпам", о которых говорит Ренан. О ней трудно судить, потому, без сомнения, что судить значит сравнивать, а в ней нет ни одного элемента, который можно было бы увидеть в ком-то другом, ни вообще где-либо. Но вся тайна ее красоты в блеске и, особенно, в загадочности ее глаз. Я никогда не видел столь красивой женщины..."

Мало-помалу Пруст сблизился с Монтескью. Он познал "его милости и капризы, его недомолвки и признания, его робости и неосторожности"[55]. Потом случались грозы. Общие друзья сообщали поэту, что Пруст жестоко его передразнивал, подражал его голосу, смеху, его стилю, топал ногой, как он, откинувшись назад, "нервно перебирая кончиками пальцев и с ехидством в глазах". Юпитер метал громы и молнии. Смертный изъявлял покорность: "На молнию не сетуют, даже когда она поражает вас, ведь она нисходит с неба". Что касается подражаний, то они были всего лишь избытком восхищения: "Если, преувеличивая, вам говорили о карикатуре, то сошлюсь на вашу же аксиому: "Слово в передаче всегда звучит иначе". Наконец, Пруст поклялся, что откажется "от этого обезьянничанья", и Монтескью продолжил посвящать его в "поэзию снобизма".

Ибо, чтобы верить в высший свет, необходимо, жить "рядом с человеком, который ничуть не сомневается в его реальности". Во влечении Пруста к свету не было ничего низкого. Его забавляло не столько то, что он там принят, сколько исследование социального механизма, "отношений между человеческими существами в обществе и в любви". Он проявлял любопытство к светским людям, но также и к другим: "Я не делаю различия между рабочими, буржуа и вельможами, я бы и тех и других беспристрастно счел своими друзьями, отдав некоторое предпочтение рабочим, а затем вельможам, но не по склонности", а потому что они "охотно учтивы с любым, подобно красивым женщинам, которые счастливы одарить своей улыбкой, зная, с какой радостью она будет принята".