В поисках Марселя Пруста

Ошибочно утверждать, что Прусту якобы нравилось «фотографическое воспроизведение тиков своих персонажей, всех их словечек, жаргонных выражений и ошибок во французском». Всякое искусство включает в себя отбор и стилизацию. В жизни господин де Норпуа не всегда был бы столь совершенным Норпуа. Легранден больше Легранден, чем им мог бы когда-нибудь стать настоящий Легранден. Среди нескончаемых речей романист выслеживает самые характерные, как художник подстерегает такое выражение лица, которое выдает глубинную природу:

«Подобно геометру, который, освобождая предметы от ощутимых качеств, видит лишь их линейную основу, я пропускал мимо ушей рассказанное людьми, потому что интересовало меня не то, что они хотели сказать, но та манера, в какой они это говорили, поскольку она выдавала их характеры или смешные стороны… Даже наиболее глупые люди своими жестами, словами, невольно выраженными чувствами выявляют законы, незаметные им самим, но подмеченные в них художником…»

Развитие во времени языка какого-нибудь персонажа — это одновременно элемент комического и средство анализа. Альбертина в момент знакомства с Рассказчиком говорит как школьница. Она с сияющими глазами восхищается сочинением своей подруги Жизели, которая, имея экзаменационной темой: «Софокл пишет из Ада Расину, чтобы утешить его после провала «Гофолии», так начала письмо Софокла:

«Мой дорогой друг, извините меня за то, что пишу вам, не имея чести быть лично знакомым, но разве ваша новая трагедия «Гофолия» не свидетельствует о том, что вы в совершенстве изучили мои скромные труды? Вы не вложили стихи в уста протагонистов, то есть главных персонажей драмы, но зато написали их — и прелестные, позвольте вам это заметить — для хоров, что было, как говорят, весьма неплохо в греческой трагедии, но для Франции является подлинным новшеством. К тому же ваш талант, столь раскованный, столь изощренный, столь обаятельный, столь тонкий и деликатный достиг энергичности, с которой я вас поздравляю… Хочу передать вам все мои поздравления, к которым добавляю, дорогой собрат, выражение моих глубоких чувств…»

Такова первая Альбертина. Позже, когда Рассказчик увидит ее снова, Альбертина уже употребляет столь новые для нее слова, что Рассказчик делает вывод о больших изменениях, произошедших в ней. Она говорит: «Отбор… По моему мнению… Промежуток времени…»

«По моему мнению, это должно подойти лучше всего… Я полагаю, это наилучшее решение, элегантное решение».

Это было столь новым, столь явно наносным, позволяло подозревать столь причудливые пути через ранее неведомые ей области, что на словах «по моему мнению» я привлек Альбертину к себе, а на «полагаю» усадил ее на свою постель».

Он хочет поцеловать ее, но еще не осмеливается. Последнее филологическое открытие придает ему смелости. «Да, — сказала Альбертина, когда речь зашла об одной девушке из «стайки», — у нее вид прямо как у потаскушки». Потаскушка кажется Рассказчику знаком если не показной искушенности, то, по крайней мере, внутренней эволюции. Отныне Альбертину можно целовать.