В поисках молодости

Теперь я чаще бывал в университете. По правде говоря, порядок был такой, что можно было учиться хоть до старости — никто не заставлял спешить. Одни не надеялись получить работу после окончания университета (особенно студенты-антифашисты); другие — таутининки и большинство клерикалов — уже имели доходные места и знали, что по окончании университета им все равно не прибавят жалованья; наконец, третьим мешали учиться тяжелые условия жизни. Меня можно было причислить к первой или к третьей категории студентов. Я не спешил получить диплом и потому, что был занят другим делом, и потому, что грозила опасность оказаться в числе безработных интеллигентов, и потому, что мне не нравились студенты, которые зубрили записи лекций и сдавали экзамены, не прочитав ни одной книги.

Я относился к числу студентов, которые за годы учения прочитали если не горы, то хоть груды литературы. Я неплохо ознакомился с русской и французской литературами, прочитал почти всех их классиков. Кроме того, в последние годы я следил за литературой по общественным вопросам, глубже познакомился с марксизмом-ленинизмом. И лишь теперь, когда наше литературное движение было разгромлено, я решил окончить университет. Я сдавал экзамен за экзаменом и довольно быстро догнал своих сокурсников, которые, заботясь лишь о коллоквиумах и экзаменах, сильно опередили меня. После того как уменьшились мои заработки по редактированию агрономической литературы (видно, и в этой области кто-то стал вредить мне), я начал в университетской библиотеке готовить библиографический труд «Мировая художественная литература на литовском языке». Я собрал большой материал. Профессор Вацловас Биржишка согласился публиковать мой труд в «Библиографическом вестнике», редактором которого он был. И я ежемесячно получал от журнала небольшой, но постоянный гонорар.

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

В то время в Каунасе появился писатель, который вскоре подружился со всеми, кто имел что-нибудь общее с прессой. Мы слышали, что этот чернявый, темноглазый тридцатилетний человек только что вышел из тюрьмы, где провел десять лет, хоть и приговорили его к пожизненному заключению. Его произведения публиковала в основном правая печать. Насколько мы знали, кто-то из правых выхлопотал ему досрочное освобождение.

Я встретился с ним в кафе Конрадаса, где так называемые каунасские интеллектуалы собирались дважды в день: первый раз — до обеда, около двенадцати часов, и второй раз — вечером, часов в семь-восемь. За столиками тогда сидели писатели и журналисты, художники и актеры. Среди них слонялись различные «поклонники искусства», те, кто любил послушать разговоры писателей и художников, узнать новый анекдот. У Конрадаса подавали лишь кофе с вкусными пирожными — здесь не было ни обеда, ни спиртного. За столиками сидели обычно компаниями. Мы никогда не подсаживались к столику, где сидел Гербачяускас. А вот наш новый приятель бывал всюду — то выпьет с одними чашку кофе, то сидит и курит с другими, а то, гляди, толкует с кем-то у двери и вскоре совсем исчезает из кафе, через минуту появляется снова и болтает с каждым, как со старым другом, курит и пьет кофе, если только его угостят.

(Кофе был, разумеется, недорогой, но в кафе приходило немало таких, для кого заплатить и за чашку было проблемой, хотя они готовы были провести целый день в теплом помещении, в котором собирались каунасские знаменитости. Говорят, что находились даже такие хитрецы, которые, заказав кофе и вылив его, вынимали из спичечного коробка принесенную с собой муху, бросали ее в чашку, подзывали владельца или официанта и принимались кричать, угрожать, что напишут о «грязи» в газеты. Владелец кафе бесплатно угощал скандалиста, чтобы избежать неприятностей.)

В кафе Конрадаса я и познакомился с этим новым человеком. Без особых церемоний он сам подсел к моему столику и спросил, нет ли у меня курева и не могу ли я заказать ему кофе. Когда я удовлетворил оба его желания, он тут же принялся рассказывать, как тяжело ему живется: спит он в мастерской у какого-то портного, и днем ему негде писать, потому что там вечно бродят клиенты, а портной с подмастерьями шьет.

Мне стало жалко нового знакомого, и я начал было думать, как бы ему помочь, но он, не допив принесенного кофе, уже беседовал в другой компании, с редактором какой-то газеты, договариваясь об очерке. Снова вернувшись к моему столику, он заявил, что вырвал у редактора пять литов аванса и сейчас пойдет в «Метрополь» обедать.

Я, как и сотни других каунасцев, день изо дня то в кафе, то на улице, то в какой-нибудь редакции видел бледного от длительного заключения, но оживленного, подвижного чернявого человека, завязывавшего все новые знакомства, дружески беседовавшего с каждым, рассказывавшего были и небылицы, случаи, анекдоты. Все, что он рассказывал, было чрезвычайно правдоподобно, но в следующий раз от него можно было услышать новый вариант прежней истории, и никто не знал, который из них точнее.

Прочитав что-то из произведений Йонаса Марцинкявичюса (так звали нашего нового знакомого), Пятрас Цвирка сказал: