В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

«Роман о Понтии Пилате» – ядро «Мастера и Маргариты», исток сюжета «большого» романа. Об идеологии сочинения Мастера выше уже немало говорилось – были прослежены переклички с «романом об Иисусе Неизвестном» Мережковского. Идеология эта вызывающе антицерковная, она обращена также и против канонических Евангелий. Главное заключено в отсутствии для Мастера Воскресения: обыграна иудейская версия похищения тела учеником. Вместе с тем, если не Мастер, то Булгаков, в рамках уже «большого» романа, безмерно поднимает Иешуа над только-человеческим уровнем странствующего философа. Он метафизически уравнивает его с Воландом, когда сообщает как бы о совместном определении вечной участи людей этими сверхъестественными персонажами. Воланд в двоице представляет справедливость – воздает каждому по заслугам, «сводя счёты», – это, по Булгакову, одно запредельное «ведомство». Иешуа же, «ведомство» второе, есть воплощенное милосердие. Никаких других надмирных начал в «Мастере и Маргарите» нет, и если вспомнить о манихейской тенденции Серебряного века, то можно предположить, что Бог в воззрении Булгакова двулик, и его «ипостаси» – это «князь тьмы», «сатана» (т. е. Воланд) и дух света (Иешуа). Трудно говорить об этих ликах как добром и злом. Воланд оценён Булгаковым в эпиграфе (к первой части романа) из гётевского «Фауста»: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Если использовать оккультный термин, то можно назвать Воланда владыкой кармы: деяния Воландовой шайки в Москве – это предъявление «счётов», развязывание кармических узлов, – действие закона кармы. Знаменитая, ставшая крылатой фраза Воланда: «Всё будет правильно, на этом построен мир» (с. 797) – не что иное вольная формулировка этого закона, по которому следствие поступка полностью ему адекватно. Деяния Воланда – не добро и не зло, но вызывают глубокое удовлетворение и сочувствие у читателя. Справедливая месть, осуществление заповеди «око за око, и зуб за зуб»: Воландов принцип побуждает вспомнить о ветхозаветном Иегове. Но Воланд не Иегова хотя бы потому, что являет себя большим любителем языческого «бытия» (с. 689). – Иешуа с метафизической стороны выписан еще менее рельефно, чем Воланд. О том, что он олицетворяет собой «ведомство милосердия», свидетельствует лишь реплика Воланда в связи с просьбой Маргариты о прощении Фриды. А наделив Мастера не «светом», но «покоем», Иешуа действовал вполне в духе Воланда – по справедливости, тогда как исцеление им Пилата от приступа гемекрании – поступок вполне милосердный. Так или иначе, завершающая «большой роман» идеологическая авторская позиция – очевидно, «по ту сторону добра и зла», а благодаря двум «трансцендентным» инстанциям (Воланд и Иешуа), чисто формально в идеологии романа усматривается манихейский тренд. Воланд, если он и сатана, то весьма специфический и уж, конечно, не традиционный. К Иешуа же немыслимо приложение таких богословских категорий, как Богочеловек, тем более Логос. В отличие от московских глав «Мастера и Маргариты», внутренний исторический роман книжно-условен: так, разговоры Пилата с Афранием у меня вызывают ассоциации не с языческим Римом, но с русской действительностью века XIX-го…Тем не менее, этот роман – сильная отрицательная реплика в адрес воззрения церковного, даже и евангельского…