В поисках памяти: Возникновение новой науки о человеческой психике

С огромным интеллектуальным уроном, понесенным Австрией, тоже все ясно. Через считанные дни после вступления Гитлера в Вену ее интеллектуальную жизнь постигло разорение. Около 50 % сотрудников медицинского факультета Венского университета (одного из крупнейших и лучших в Европе) уволили за то, что они были евреями. Венская медицина так никогда и не оправилась от этой “чистки”. Особенно прискорбно то, как мало было сделано после падения Третьего рейха для исправления беззаконий, жертвами которых стали ученые-евреи, и для восстановления австрийского научного сообщества. Лишь небольшое число этих ученых было приглашено обратно в Вену, и еще меньшее их число получило компенсации за отнятые собственность или доходы. Из тех, кто вернулся, некоторые не были восстановлены на своих университетских должностях и почти всем стоило большого труда вернуть жилье и даже гражданство, которого они были лишены.

Другой не менее печальный факт состоит в том, что многие из тех сотрудников медицинского факультета, которые не были евреями и оставались в Вене во время войны, были нацистами, но впоследствии сохранили свои университетские должности. Более того, некоторые из тех, кто вначале был вынужден уйти из университета из‑за совершенных ими преступлений против человечности, впоследствии были восстановлены в своих должностях.

Приведу только один пример. Эдуард Пернкопф, декан медицинского факультета с 1938 по 1943 год и ректор Венского университета с 1943 по 1945 год, был нацистом еще задолго до прихода Гитлера в Австрию. Он был “сочувствующим” национал-социалистической партии с 1932 года и ее официальным членом с 1933‑го. Через три недели после присоединения Австрии к Германии он был назначен деканом. Он пришел в нацистской униформе на встречу с сотрудниками факультета, откуда уволил всех врачей-евреев, и приветствовал их нацистским “Хайль Гитлер!” (рис. 29–4). После войны Пернкопф был посажен союзниками в тюрьму в Зальцбурге, но через несколько лет его освободили, а статус военного преступника заменили на менее серьезный. Что еще отвратительнее, ему разрешили завершить книгу “Атлас анатомии” – работу, основанную на вскрытиях трупов людей, убитых в австрийских концлагерях.

29–4. Эдуард Пернкопф, декан медицинского факультета Венского университета, на встрече со своими сотрудниками в апреле 1938 года через несколько недель после вступления Гитлера в Вену. Декан и заранее подготовленные сотрудники приветствуют друг друга нацистским приветствием и словами “Хайль Гитлер!” (Фото любезно предоставило Австрийское общество современной истории.)

Пернкопф был одним из многих австрийцев, реабилитированных в послевоенный период. Их реабилитация подчеркивает австрийскую склонность забывать, замалчивать и отрицать события нацистского периода. В австрийских книгах по истории участие Австрии в преступлениях против человечности не упоминалось, и откровенные нацисты продолжали учить новое поколение австрийцев после окончания войны. Антон Пелинка, один из ведущих специалистов по политической истории Австрии, назвал это явление “великим австрийским табу”. Именно этот моральный вакуум побудил Симона Визенталя основать свой центр документации военных преступлений нацистов в Австрии, а не в Германии.

В некоторой степени этому табу способствовала и робость австрийских евреев – моя в том числе. Когда я впервые вернулся в Вену в 1960 году и ко мне на улице подошел человек, узнавший во мне сына Германа Канделя, ни один из нас даже не упомянул о событиях прошедших лет. Через двадцать лет, когда нас со Стивеном Куффлером принимали в почетные члены Австрийского физиологического общества, ни один из нас не стал протестовать, когда представлявший нас профессор умолчал о нашем бегстве из Вены, как будто ничего этого не было.

Но к 1989 году я понял, что больше не могу молчать. Весной того года Макс Бирнштиль, замечательный швейцарский специалист по молекулярной биологии, пригласил меня в Вену для участия в симпозиуме, посвященном открытию Института молекулярной патологии. Макс, очевидно, решил оживить научную жизнь Вены. Симпозиум проходил в апреле, когда со дня моего отъезда из Вены прошло почти пятьдесят лет, и это совпадение тоже меня вдохновило.

Я начал свое выступление с нескольких слов о причинах отъезда из Вены и о том, какие противоречивые чувства вызывало у меня возвращение в этот город. Я рассказал о своей любви к Вене, где я впервые познакомился с музыкой и искусством, ценителем которых стал, а также о возмущении, разочаровании и боли, вызванных унижениями, которые я здесь испытал. Я добавил, как мне повезло, что у меня была возможность уехать в Соединенные Штаты.

По окончании этих вступительных слов никто не аплодировал, не было никакой реакции. Уже после моего доклада ко мне подошла одна маленькая пожилая дама и сказала, очень по‑венски: “Вы знаете, не все венцы были плохими!”