В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Работая над биографией драматурга-предшественника, Булгаков привносил в нее собственные чувства и события своей жизни; эти знаки предстояло расшифровать будущему читателю и исследователю. Так, например, говоря о «Тартюфе», запрещенном после того, как королю показали всего лишь начальные три акта, Булгаков писал: «Что же сделал автор злосчастной пьесы? Сжег ее? Спрятал? Нет. Оправившись после версальских потрясений, нераскаянный драматург сел писать четвертый и пятый акты “Тартюфа”» [Булгаков 1991: 126]. Булгакову, как ранее Гоголю и как Мастеру, приходилось сжигать рукописи – в том числе первый вариант романа о дьяволе в 1930 году [Proffer 1994: 316]. В приведенном выше фрагменте Булгаков зашифровал отсылку к собственному малодушию и прославил мужество Мольера. Храбрость французского драматурга заключалась в том, что он продолжал работать, невзирая на цензуру, – и это вызывало уважение и восхищение Булгакова.

Горький эпилог романа, озаглавленный «Прощание с бронзовым комедиантом», указывал на постигшее Булгакова еще одно разочарование в советском государстве. Описание памятника Мольеру очень точно: писатель специально просил жившего в Париже брата прислать детальное описание статуи, рассказать о ее местоположении и о том, в каком состоянии она сейчас находится. Брат немедленно отозвался и даже прислал фотографию. Попытки самого Булгакова получить разрешение на выезд за границу, мотивированные необходимостью лечения, литературно-театральными делами, желанием повидаться с братьями, с которыми его разлучила Гражданская война, и, наконец, просто желанием повидать мир, – неизменно заканчивались отказом. Последние строки романа о Мольере выдают отчаяние Булгакова, вынужденного жить в стране, ставшей для него тюрьмой: «Вот он! Это он – королевский комедиант с бронзовыми бантами на башмаках! И я, которому никогда не суждено его увидеть, посылаю ему свой прощальный привет!» [Булгаков 1991: 174]. Предсказание писателя сбылось: ему так и не довелось пересечь границу Советского Союза. Но заключение романа можно рассматривать как метафору перехода к следующему булгаковскому замыслу, посвященному судьбе еще одного «внутреннего эмигранта» – Пушкина. Высшая государственная власть (представленная Пушкиным в материальном образе Петра – Медного всадника) теперь уравнивалась Булгаковым с образом поэта. Государственная власть и власть искусства были в сознании Булгакова не только взаимозависимы, но и даже, в конечном счете, равносильны.

Треугольник у Булгакова

Как «Кабала святош», так и «Жизнь господина де Мольера» были произведениями, основанными на метафоре треугольника: мастер – король – идеологи. Проффер выделила два типа злодеев в булгаковских текстах: один – это «фанатики», действующие ради блага государства; другой – «деспоты», чью волю исполняют фанатики. Деспоты «полагаются на информаторов, чтобы оставаться у власти, и они предпочитают совершать преступления в один прием. Ключевое описание булгаковского деспота дается в пьесе “Мольер”; Мольер в отчаянии сравнивает своего короля с золотым идолом с изумрудными глазами» [Proffer 1994: 578–579]. Однако Проффер склонна отрицать какую-либо зачарованность Булгакова образами власти и подчеркивает, что властители в его произведениях деспотичны. В ее интерпретации непосредственный враг, фанатик, менее опасен, чем остающийся на дальнем плане деспот. Однако в трактовке Булгакова анализируемые отношения выглядят более сложными; например, может показаться, что фанатик действует в интересах монарха, однако он часто преследует и собственные цели и манипулирует монархом в соответствии с ними[164]. Отношения между идеологом и королем у Булгакова окрашивались в цвета борьбы за власть. Когда король не мог более защищать художника или не желал ему далее покровительствовать, идеологи получали возможность разрушить жизнь и творчество этого художника. Образ идола отнюдь не указывает на человеческие качества короля, а говорит о его беспомощности; изумрудные глаза холодны, он стал просто статуей или марионеткой, а реальную власть узурпировали идеологи.