В поисках правосудия: Арест активов

Глобальный закон значительно расширял наследие Сергея. Каждый раз, когда Соединенные Штаты будут вводить санкции против нарушителя прав человека из любой страны мира, это будет своего рода напоминанием не только о той высокой цене, которую заплатил Сергей, но и о роли России в его убийстве. Для нас было очень важно, чтобы этот законопроект стал законом.

Приблизительно через неделю после возвращения Рорабахера в Вашингтон мне позвонил Кайл Паркер. К тому времени он уже стал старшим советником по Европе и России в аппарате республиканца Элиота Энгеля, члена Комитета по иностранным делам Палаты представителей.

— Магнитского только что сняли с повестки дня! — взволнованно произнес он.

— Что? Как? — возмутился я.

— Это Рорабахер. Он вернулся из России, только что встретился с Ройсом [председателем комитета], и каким-то образом законопроект убрали из повестки.

— Зачем это Ройсу?

— Наверное, Рорабахер что-то привез с собой, какой-то документ.

— Черт! А ты сможешь раздобыть копию?

— Думаю, да. Дайте мне день.

Специфика работы Кайла предполагала, что к нему на стол попадает всё, что могло иметь отношение к России в Конгрессе.

И действительно, на следующий день Кайл прислал документ на две страницы с мелким шрифтом, неподписанный и не на бланке, который Рорабахер получил от Виктора Гриня и теперь распространял по Вашингтону. Это был пересказ опуса Юрия Чайки, опубликованного ранее в «Коммерсанте», в котором в форме изощренного вымогательства указывалось, что, если закон Магнитского будет отменен, отношения между США и Россией значительно улучшатся. Это «улучшение» теоретически подразумевало отмену запрета Путина на усыновление российских сирот американскими семьями.

На мой вопрос, почему председатель Ройс, известный своей жесткой позицией в отношении России, доверился этому документу, Кайл ответил:

— Рорабахер еще и пропагандонский фильм рекламирует.

К вечеру Кайл смог получить ссылку и пароль для доступа к фильму и прислать их нам. Фильм назывался «Акт Магнитского: за кулисами». Сценарист и продюсер фильма — Андрей Некрасов, тот самый кудрявый интеллектуал, которому я давал интервью на форуме «Финрос» в Хельсинки в 2010-м, где я впервые познакомился с Борисом Немцовым.

С тех пор он брал у меня интервью еще три раза. Первые два были удачными, ну а третье пошло совсем «не в ту степь». Посередине интервью Некрасов вдруг начал излагать версию ФСБ о том, что майор Павел Карпов ни в чем не виноват и что Сергей никогда не давал показаний против него или его сослуживца подполковника Артема Кузнецова. Я был вынужден прервать интервью. Я и думать не мог, что у него из этого что-то получится, но, видимо, он смог. Я кликнул на ссылку и начал смотреть.

Начало картины напоминало типичный фильм категории «Б», т. е. не отличавшийся художественными достоинствами. Фильм рассказывал о драме Сергея Магнитского, и в роли основного рассказчика выступал я. Но где-то в третьей части фильма тон в корне менялся. В кадре появился сам Некрасов, став, по сути, его главным героем с ореолом «независимого» расследователя.

Он утверждал, что та история Магнитского, которую знает Запад, не соответствует действительности. В течение фильма мой образ менялся от борца за права человека до гнусного финансиста, который сфабриковал всю эту историю с целью скрыть собственные «финансовые махинации» в России. Он постоянно козырял своей антипутинской репутацией для придания достоверности «новым выводам», которые, без преувеличения, были схожи с пасквилем, созданным и растиражированным властью, только представлены в более изощренной и удобной для восприятия форме.

Фильм был насквозь лживым и изобиловал искажениями. Некрасов вторил ставшему уже привычным воинственному бою кремлевских тамтамов, утверждая, что Сергей ничего не расследовал и никуда не заявлял, и что именно мы с Сергеем украли 230 миллионов долларов, и что Сергея никто не убивал. По версии Некрасова, в последнюю ночь жизни Сергея его не избивали восемь сотрудников изолятора, а кровоподтеки и порезы на запястьях, руках и лодыжках Сергей нанес себе сам. Я уже много раз до этого слышал различные вариации подобных высказываний российской власти, и меня трудно было этим шокировать. Но до глубины души меня потрясло другое — то, как Некрасов обошелся с мамой Сергея.

Задолго до того, как Некрасов сбросил овечью шкуру, он просил нас о помощи в организации интервью с Натальей Николаевной Магнитской, и мы за него поручились.

Поэтому когда Наталья Николаевна разговаривала с ним в нашем лондонском офисе о смерти ее сына, она верила, что общается с другом. Затронув тему причин смерти Сергея, она сказала то, что сказала бы любая мать: «что его убили — мне было бы так думать еще тяжелее, чем то, что он умер от болезни, а не то, что его убили; это еще страшнее».