В поисках Шамбалы

Наше учение иногда называют религиозным. Мы же считаем, что это неверно. Мы не любим слово «религия», мы предпочитаем более точное слово — «духовность». Не в храмах и ритуалах суть дела. Это второстепенное. «Как же так? — спросите вы. — Вы же строите храмы и совершаете в них ритуалы». Да, мы делаем это, но делаем потому, что не все еще люди созрели для единственно правильной точки зрения, и мы не хотим их оттолкнуть, а хотим постепенно подготовить их к восприятию более высокого этапа. Свами взглянул на часы.

— К сожалению, время у меня жестко лимитировано. Скоро я должен уйти, но прежде чем это сделать, я хочу показать вам то, что без меня вам не покажут.

…Двенадцать лет назад, когда я писал поэму о Вивекананде, естественно, я пытался представить в своем воображении комнату, где жил и умер Вивекананда. И вот она предо мной — не в воображении, а наяву. Большие окна, из которых открывается вид на Ганг. Портрет Рамакришны. Железная кровать с марлевым пологом.

— Но он не любил спать на кровати, — сообщил Свами, — он спал и умер на полу.

Вещи Вивекананды. Высокий посох с изогнутым концом. С ним он обошел всю Индию. Я держал в руках посох Вивекананды, вспоминая вот эти строки:

Мудрость дарует воину посох,

Дабы он вправду победу добыл.

…В храме Рамакришны было пустынно и тихо. Заходящее солнце просачивалось в окна, образуя золотистые полосы на полу.

Алтарь со статуей Рамакришны посредине. Скульптор изобразил Рамакришну сидящим в позе лотоса.

Алтарь отделяла от остального помещения стальная решетка. На дверцах решетки — массивный замок.

— Раньше решетки не было, — сказал Свами. — Но, к сожалению, уже несколько раз экстремисты пытались взорвать алтарь и статую Рамакришны. Вот и пришлось прибегнуть к такой предосторожности.

— Это главная наша святыня,-заявил Свами, указывая на алтарь. — Посторонним проходить сюда ве разрешается.

Сообщив об этом, Свами на мгновение задумался и вдруг объявил:

— А вы можете пройти прямо к Рамакришне, но при одном условии: если согласитесь принять благословение водой из Ганга.

Мы, конечно, согласились.

Свами вызвал молодого послушника. Тот долго возился с замком, наконец его усилия увенчались успехом и решетка медленно отодвинулась в сторону. Из серебряного сосуда он лил в наши ладони воду, которой мы смочили лицо и волосы. Потом подошли к статуе.

— Внутри статуи, — объяснил Свами, — находится урна с прахом Рамакришны. Поэтому здесь — святая святых. Поэтому сюда никого (за редким исключением) мы и не пускаем.

Мы простились со Свами Хиранмаянандой (он все-таки, судя по всему, нарушил свой регламент), когда наступили сумерки. Это было уже на улице. Несколько понизив голос, он сказал:

— Очень люблю Россию, но не всегда имею возможность об этом прямо говорить.

И ушел, раздавая благословение расступившейся перед ним толпе.

А профессор Гнатюк-Данильчук — зная Индию и обычаи Индии, он был чрезвычайно взволнован происшедшим — произнес, обращаясь к нам:

— Сегодня мы прикоснулись с вами к сокровенному сердцу Индии.

Индийская эстетика — и прежде всего древнеиндийская — насквозь космогонична. Ее звездные ориентиры уходят в толщу веков и преданий. Правда, она не утверждает то, что привычно для нашего слуха: «В начале было Слово». Она утверждает нечто похожее, но иное: «В начале была Вибрация». Согласно устоявшимся индийским представлениям, материя есть не что иное, как сгущенная вибрация.

Поэтому любая энергия, как здесь полагают, — это проявление на том или ином уровне все той же вибрации. Любой предмет — это резонатор, вибрирующий в ультразвуковом и даже сверхультразвуковом диапазоне. Ухватить эту вибрацию, приблизить ее к людям, сделать доступной при помощи звука, внятного обычному человеческому слуху, и при помощи мысли, понятной человеческому разуму, — вот истинная цель истинной поэзии, по мнению Ауро-биндо Гхоша. Классическим примером такой поэзии он считал Веды.

Обо всем этом Ауробиндо Гхош рассуждал не отстранение, не как теоретик, а как практик. Дело в том, что за свою жизнь он написал немало стихов. Он является, например, автором эпической поэмы «Савитри», содержащей 24 000 строф.

Суть его возвышенно-романтической концепции состоит в том, что поэзия — это действие, потому что, воплощая в себе сокровенные вибрации окружающего мира, она буравит и делает отверстия в чересчур уж забаррикадированном человеческом сознании. А в эти отверстия как бы устремляется волна света, которая будит в человеке не только его чувства и мысли, но и его интуицию, его глубинные внутренние потенции.