В поисках Шамбалы

— Мудрецы утверждают, что огонь творчества раскрывает двери духу, и потому творчество дает радость человеку, ни с чем не сравнимую. Путь искусства один из самых трудных на земле хотя бы потому, что не всем, как говорится, дано петь песню своей любви и кто-то должен петь песню любви лишь для других, проявляя тем самым величайшее самоотвержение. Учителя Востока считают, что талант, гений не должен выбиваться из состояния радости, в котором он постоянно пребывает как гонец Света. Учителя Востока, обращаясь к служителю Муз, говорят… — Святослав Николаевич помедлил мгновение — память у него отличная, доброжелательно-строгим голосом произнес слова, по всей видимости, давным-давно ему известные: — «Если ты творил свое создание, наполненный личными чувствами, оно затронет в каждом только его личное, и больше ничего. Творец красоты несет ее людям, забыв о себе. Он творит там, где кончается личное. Он любит и чтит людей, а потому и может единиться с ними в красоте и единить их в ней. Он не одержим страстями». А обращаясь к писателю. Учителя Востока говорят… — Святослав Николаевич хитро прищурился, глядя на меня: — «Пиши просто». — Он сделал многозначительную паузу. — И добавляют: «Но ведь какая бездна мудрости должна жить в сердце человека, чтобы сказать о жизни другого или о своей просто».

И вот что они еще говорят. Путь писателя разный. Один много вещей напишет, будто бы и иужны они его современности. Но, глядишь, прошло четверть века — и забыли писателя люди, хотя и читали его, и награждали его. Другой — мало или даже одну вещь написал, а живет его вещь века, в поговорки войдет. В чем же здесь дело? В самом простом. Один писал и сам оценивал свои сочинения, думая, как угодить современникам и получить побольше благ. Он временного искал — временное ему и ответило.

Другой осознал в себе единственную великую силу: огонь Вечности. Он и в других старался его подметить. Старался видеть, как и где человек грешил против законов Вечности, и страдал от распада гармонии в себе. Замечал, как другой был счастлив, сливаясь с Вечностью, и украшал жизнь окружающим. И такой писатель будет не только отражать порывы радости и бездны скорби людей в своих произведениях. Он будет стараться научиться так переживать их жизнь, как будто сам стоит в обстоятельствах того или иного человека. Но мало и стать в обстоятельства каждого, надо еще найти оправдание каждому в своей доброте, и только тогда поймет писатель, что значит описать жизнь человеческую «просто».

Как вы знаете, мой отец считал, что наступает время для нового искусства, для искусства принципиально нового типа. Он был убежден, что старые формы художественного самовыражения, по существу, исчерпаны. Доказательство этому в литературе — Толстой и Достоевский. Они обозначили некий предел для искусства, который уже не преступишь, и они же, с другой стороны, вывели искусство на некий рубеж, за которым открываются совершенно новые перспективы. Толстой, как, может быть, никто другой, чувствовал, что новое вино вот-вот прорвет старые меха. Отсюда столь яростное отрицание прежнего себя. Ему казалось, что слово и жизнь разделяет какая-то зыбкая, почти неощутимая грань. Еще шаг — надо его лишь сделать, — и она будет преодолена.

В чем различие между старым и новым искусством? На мой взгляд, оно в следующем.

Произведения старого искусства мы воспринимаем отстранение, по большей части созерцательно. Конечно, читая того же Толстого или Достоевского, мы волнуемся, переживаем за героев, испытываем возвышенные чувства. Но, отложив книгу в сторону, мы, как правило, принимаемся за старое. Вот и получается, что искусство катится в одной плоскости, а жизнь наша — в другой. Они как параллели, которые пересекаются лишь в нашем воображении. Искусство нового типа, если хотите, является как бы эхом и отражением той Беспредельности, где эти параллели пересекаются не в воображении, а на самом деле.

Произведения нового искусства — тут прежде всего приходят на ум картины отца — требуют активности и, главное, немедленного подключения к их току. Контакт с его полотнами не может быть созерцательным. Или он есть, и тогда начинается устремленная внутренняя работа, которая представляет собой как бы совместную медитацию с автором, начинается трансформация, которая имеет шансы стать необратимой. Или его нет, и тогда произведение наглухо закрыто от тебя. В последнем случае требуется одно: не торопиться с выводами. Не надо спешить, не надо суетиться, а тем более в упрямой запальчивости отрицать. Может быть, время твое еще не пришло.

Отличительный признак наших дней — разрыв между мыслью и действием, которым болели предыдущие эпохи, должен сократиться, а завтра сойти на нет. Поэтому завет нового искусства:

Мысль — Действие.