Она стояла на пороге и смотрела, как они идут по длинному коридору: впереди мужчина, за ним весело шагает Мэтт, а следом трусит собака. Мальчик оглянулся, слегка махнул рукой и вопросительно улыбнулся. Его лицо, измазанное леденцом, светилось от оживления.
Она знала, что через несколько минут он будет рассказывать своим друзьям, что его едва не помыли. А еще и собаку чуть не отмыли от всех блох; насилу вырвался.
Она тихо закрыла дверь и осмотрелась. Заснуть она не могла. Такое все было вокруг странное.
Знакомой была только луна. Сегодня она была почти полной и заливала комнату серебристым светом, проникавшим через оконное стекло. В своей прошлой жизни, в хижине без окон, в такую ночь она бы выбралась из постели, чтобы полюбоваться лунным светом. Иногда лунными ночами они с мамой выскальзывали из хижины и вместе стояли, овеваемые ветерком, отмахиваясь от комаров и глядя, как мимо яркого шара в небе проплывают облака.
Здесь через приоткрытое окно ночной ветерок и лунный свет проникали в комнату вместе. Лунный свет скользил по столу в углу и лился по полированному деревянному полу. Освещал ее сандалии, стоявшие рядом со стулом. Ее посох, прислоненный в углу, отбрасывал на стену тень.
Она видела контуры предметов на столе – эти вещи принес Мэтт и свалил в кучу. Она попыталась представить, как он их выбирал. Наверное, он торопился, потому что огонь уже разгорался; наверное, он просто схватил то, что попалось под руку.
Здесь была ее рамка для вышивания. Она мысленно поблагодарила Мэтта. Он знал, что́ эта рамка значит для нее.
Сухие цветы в маленькой корзинке. Кира была рада, что они сохранились, и надеялась, что вспомнит, для чего служит каждый из них. Цветы никак не помогли матери, когда ту сразила ужасная болезнь; но они помогали от мелких напастей – от боли в плече, от воспалившегося и нагноившегося укуса. И хорошо, что сама корзинка тоже не пропала. Она помнила, как мать сплела ее из какой-то речной травы.
Несколько крупных клубней. Кира улыбнулась, представив, как Мэтт собирает еду и, может, даже чуть надкусывает ее. Теперь они ей не понадобятся. Вечером ей принесли на подносе большую порцию еды: толстый ломоть хлеба и суп с мясом, ячменем и зеленью, очень ароматный. Незнакомые специи ей понравились. Она ела из глиняной глазурованной миски ложкой, вырезанной из кости, а затем вытерла рот и руки тонкой тканью.
Никогда еще трапеза у Киры не была такой изысканной. И такой одинокой.
Среди ее немногочисленных вещей была и одежда матери: толстая шаль с бахромой и юбка вся в пятнах от красителей – простая однотонная ткань казалась украшенной цветными полосками. Сонно думая о юбке матери, Кира стала представлять, как с помощью нитей она сможет подчеркнуть яркие цветные пятна, чтобы – когда у нее будет достаточно умений и времени, а на это потребуется много времени – сделать из нее костюм, подходящий для какого-нибудь торжественного случая.
Не то чтобы у нее когда-то был повод что-либо праздновать. Но возможно, этот повод появился сейчас – ее новое жилье, новая работа и то, что ей сохранили жизнь?
Кира беспокойно ворочалась на кровати. Она нащупала на своей шее подвеску, которую надела сегодня вечером. Ее тоже принес Мэтт, и это была самая дорогая вещь из всех, что он спас. Мать всегда носила ее на кожаном ремешке и прятала под одеждой. Кира часто трогала и теребила подвеску, когда была маленькой и сосала грудь. Это простое и необычное украшение подарил Катрине ее муж, и она берегла его как талисман. Кира сняла подвеску с шеи заболевшей матери, когда обтирала ее горячее тело, и положила его на полку рядом с корзинкой с цветами. Наверное, там Мэтт ее и нашел.
Теперь талисман был у нее. Кира поднесла его к щеке, чтобы почувствовать рядом с собой мать, ее запах: травы, красители и высушенные соцветия. Но камешек ничем не пах, был холодным и безжизненным.
Напротив, лоскуток, который Кира вынула из кармана и положила на подушку, словно трепетал. Возможно, его шевелил ночной ветерок, дувший из открытого окна. Сначала Кира, глядя на поток лунного света и думая о матери, не заметила этого. Затем она увидела, что ткань слегка подрагивает, словно живая, в бледном свете. Она улыбнулась, и ей показалось, что лоскуток, как пес Мэтта, поднимает мордочку, уши, виляет хвостом, – только чтобы его заметили.
Она дотронулась до ткани. Чувствуя ее тепло в руке, Кира закрыла глаза.
На луну наползла туча, и в комнате стало темно. Наконец она заснула; снов она не видела вовсе, а наутро, проснувшись, подумала, что лоскуток – всего лишь мятый обрезок красивой ткани, и ничего необычного в нем нет.
7
Яйцо! Вот это угощение! А кроме вареного яйца, на подносе с завтраком лежал толстый кусок хлеба и дымилась каша со сливками. Кира набросилась на еду.