В поисках смысла

Внешность его к себе не располагала. Такой плешивенький, коротенький, неряшливо одетый мог бы быть служащим где – нибудь в захолустной земской управе. Ничто в нём не обещало будущего диктатора. Ничто не выражало душевного горения. Говорил, распоряжался, точно службу служил, и казалось, будто ему самому скучно, да ничего не поделаешь… держа себя добродушным товарищем, он мало – помалу прибирал всех к рукам и вёл по своей линии, кратчайшей между двумя точками. И никто из них не был ему ни близок, ни дорог. Каждый был только материалом, из которого вытягивал Ильич нитки для своей ткани.

О нём говорили «Он».

– Он ещё здесь?

– Он не придёт? Он не спрашивал?

Остальные были ''они''.

Он никого из них не выделял. Зорко присматривался узкими монгольскими глазами, кого и для какой цели можно использовать.

Этот ловко проскальзывает с фальшивым паспортом – ему дать поручения за границу. Другой недурной оратор – его на митинги. Третий быстро расшифровывает письма. Четвёртый хорош для возбуждения энтузиазма в толпе – громко кричит и машет руками. Были и такие, которые ловко стряпали статейки, инспирированные Ильичом.»

«Друзей или любимцев у него, конечно, не было. Человека не видел ни в ком. Да и мнения о человеке был он довольно низкого. Сколько приходилось наблюдать, он каждого считал способным на предательство, на расчёт, на измену из личной выгоды. Всякий был хорош, поскольку нужен делу. А не нужен – к чёрту. А если вреден или даже неудобен, то такого можно и придушить. И всё это очень спокойно, бкззлобно и разумно. Можно сказать, даже добродушно. Он, кажется, и на себя смотрел тоже не как на человека, а как на слугу своей идеи.»

В газете стали появляться крамольные статьи и появились признаки того, что «Новая жизнь» со всеми её несбывшимися культурными прожектами непременно прикажет долго жить – и всё это благодаря бурной деятельности Ильича. Но ему – то это было всё равно, ему не привыкать – не в первый раз и не в последний. (Позднее, уже после Февраля, газету возродит Горький под тем же названием, но и этой, второй, уже антибольшевистской, не суждена будет долгая жизнь:

она будет закрыта… тем же Ильичом. А Горькому будет даден добрый совет поехать подлечиться куда – нибудь за границу…)

Свой очерк Тэффи завершает так: «…вся наша литературная группа решила уходить. Попросили вычеркнуть наши имена из списков сотрудников. В этой газете нам, действительно, больше уже делать было нечего.

Просуществовала газета недолго, как и можно было предвидеть. Ленин поднял повыше воротник пальто и, так никем и не узнанный, уехал за границу на несколько лет.

Вернулся он уже в запломбированном вагоне.» (то есть был заслан Германией в Россию, по остроумной реплике Черчилля, – «как чумная бацилла»).

(Тэффи, «Он и они», Слово, № 11, 1991.)