В поисках советского золота

Позже вечером мы сели на лошадей и отправились по степи в башкирское зимнее поселение из саманных домиков, расположенное за десять миль. У самых богатых были деревянные дома, и в одном из них подготовили для меня представление. Нас было около двадцати человек, все мужчины, мы сели по-турецки на деревянный пол; единственная мебель в доме, деревянный стол, была занята двумя молодыми людьми, игравшими для нас национальные песни на самодельных деревянных длинных флейтах. Затем вошли женщины, по двое, по трое, исполнили для нас грациозные и своеобразные национальные танцы, и удалились. Мою бестактность за обедом простили и забыли, и мы расстались поздно вечером самым дружеским образом.

Вот такую жизнь вели башкиры и другие азиатские племена, когда я прибыл в Россию в 1928 году. Коммунистической революции исполнилось одиннадцать лет, а народы вроде этих были ею совершенно не затронуты. Кое-кто из молодежи начал проникаться идеями, зашевелился; коммунисты поощряли их желание расстаться с прошлым. Но большинство в племени жило так, как столетиями жили их предки.

Скоро мне стало ясно, что я попал в Россию в последние годы, когда еще можно было увидеть племена в традиционной обстановке. Коммунисты уже заявили, что кочевая жизнь вносит дезорганизацию, ее следует прекратить. Тогда я этого не знал, да большинство жителей не знали и сами. В главном штабе коммунистов, в Москве, для кочевников спланировали новый образ жизни, как в то же самое время и для многих других народностей России. Разрабатывались кампании с целью разрушить социальную, экономическую, религиозную и культурную жизнь всех племен и направить их по новым путям в другую жизнь, которую коммунисты считали более подходящей и полезной для них и большевистской системы.

Получилось так, что я наблюдал большую часть того процесса, который русские назвали «переходом к оседлости». Попросту, это означало полное разрушение старой племенной организации древних народов и их превращение — по возможности с помощью убеждения, при необходимости насильно — в крестьян под контролем государства либо в наемных рабочих на государственных фабриках и заводах. По работе в тресте «Главзолото» я много путешествовал в тех районах, где происходила реорганизация кочевников, и весь процесс был передо мной как на ладони. Позднее я приведу некоторые примеры.

Мне удалось лучше понять, что происходит, потому что оказался в России в то время, когда еще можно было видеть старую жизнь и обычаи племен и оценить, насколько велика разница между старой и новой жизнью.

VI. Непризнанная революция

Направляясь в Россию, я знал, разумеется, что там произошла революция в 1917 году, а после нее несколько лет шла гражданская война. Познакомившись с русскими, я видел, что страдания тех лет оставили глубокие следы, а некоторые так и не оправились окончательно; гражданская война составляла привычный предмет разговора и была любимой темой для пьес, как и до сих пор. Большинство русских, я уверен, не желали новых революционных волнений.

Поскольку, по моему мнению, русская революция закончилась и завершилась, мне и в голову не приходило, что страна берет курс на новое социальное потрясение, почти такое же радикальное и неприятное, как и первое. Ничего подобного я не ожидал, и не знал всю подноготную, чтобы оценить значение второй русской революции тогда, когда она проходила на моих глазах.

Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что события 1929 года и последующих лет были не менее революционными, чем последовавшие за 1917 годом. Я наблюдал второй общественный переворот вблизи, и могу засвидетельствовать, что он принес не меньше замешательства, горечи и страданий, чем революция 1917 года. Из второй революции проистекла другая гражданская война, когда брат пошел на брата, и русский на русского, точно так же, как в предыдущем десятилетии. Трагедия здесь в том, что конца второму перевороту не видно; он бушевал совсем недавно с той же силой, что и в 1929 году.

Наша семья приехала в Россию, когда последствия первой революции и гражданской войны почти совсем сгладились, и люди жили довольно удобно и приемлемо. По крайней мере, так было в нашем рудничном городке на Урале. Жизнь в Кочкаре шла гладко в течение первых полутора лет. Люди вели, я бы сказал, нормальное существование для довольно примитивного рудничного городка; нам, во всяком случае, жизнь казалась сносной и даже приятной.

Конечно, встречались и трудности; невозможно собрать тысячи совершенно неподготовленных рабочих, которые никогда не видели современной горной техники, и надеяться, что механизированный рудник станет действовать без сучка и задоринки. Можно приводить примеры, что случалось с дорогим импортным оборудованием на нашем американизированном руднике, когда мы его запускали, от которых у любого инженера волосы дыбом станут.