В поисках Священного. Паломничество по святым землям.

Проходя мимо Лувра, я заметил женщину с котомками — она что-то спрашивала на ломаном французском у безразличного полицейского. Женщина отчаянно жестикулировала, пытаясь объяснить, что заблудилась и не имеет ни малейшего представления о том, куда ей идти. Я прошел мимо, все еще оглушенный увиденным в подземелье. Я понимал, что упускаю возможность, сознательно прикрываю одну из дверей в жизнь, но внутренние переживания полностью овладели мной. Должен я или нет? В любом случае, было уже поздно. Занятые человеческие существа суетливо выбегали из офисных зданий, а потом вновь стремились внутрь. Я наблюдал и поражался тому, сколько бы упустил, окажись я в таком же плену разных срочных занятий; потерял бы ключи от дверей мира во имя некой цели, оказался бы заложником приятного статуса специалиста... Я ходил по улицам города, и мне было интересно, осенит ли их когда-нибудь освобождение? Освобождение от грызущей зависти? Я ходил по этим улицам до самого заката. Как оставаться бдительным, как не упустить момент, когда он появляется? Взойдя по каменным ступеням, я перешел через мост и покинул остров Ситэ. Солнце заходило за Нотр-Дам. Оно пряталось за опоры собора, оставляя длинную тень на зеленых лавках, выстроившихся вдоль мостовой. В конце концов оно закатилось за арки и показало только половину себя, освещая часть реки.

Я бы хотел задержаться в этой спящей мандале, на темных задворках, пропитанных запахом блошиных рынков, в старых книжных магазинчиках. Но воспоминания прошли так же, как и огни в бегущей воде. Нетороп­ливое течение вечера, ошеломление в подземелье, встречи в кафе, люди и места, обрывки жизни — все это соединялось в единое целое, а после растворялось. На следующий день я собирался поехать поближе к чистому фламандскому воздуху, в города святых в поисках их вдохновения. Я попрощался с Парижем, городом женщин с цветами, городом, в котором красота становится ужасной, поскольку не находит форм своего воплощения.

Собор в Амьене

Территории северных городов от Бретани до западных уголков Франции опутаны широкой сетью железнодорожных путей. Я приобрел трехнедельный абонемент на проезд и мог в течение этого времени заходить в вагон любого поезда и ехать, куда мне вздумается, без дополнительных капиталовложений. Я заезжал в какой-нибудь город, посещал его святыни, а потом прыгал в вагон поезда, идущего дальше. Иногда я заговаривал с попутчиками, но чаще всего оставался сосредоточенным на своем внутреннем мире, оберегая и взращивая в себе чувство святости, которым все еще дышала эта земля. Дышала, несмотря на то, что на поверхности ее все еще слышалось эхо войны, а воздух пропитался стонами погибших солдат — особенно вблизи северных церквей и соборов вдоль границы с Бельгией.

Мое внимание привлекла симметрия, лежащая в основе планировки старых поселений. В центре всегда располагался собор, часто соседствовавший с кладбищем. Воздух все еще был пропитан звуками войны. Возможно, здесь еще остались те, кто продолжал борьбу, но уже на астральном уровне — не желая признавать факт своей смерти, они продолжали разыгрывать драму сражений.

Я шел через поселения, заглядывал в храмы и все больше начинал осознавать, что по этим тропам еще ходят призраки былых войн. Расколы, вторжения, инквизиция — все это до сих пор присутствовало здесь. Я отчетливо чувствовал кипение воздуха на безмятежном, на первый взгляд, фоне северных областей Франции и Бретани.

И я искал святых, чей свет лучился сквозь эту не рассеявшуюся тьму, и надеялся, что свет этот проведет меня через дебри сегодняшних войн, терроризма и политики насилия — через все эти реалии мира, в котором я живу. В действительности, в этом плане жизнь практически не изменилась.

Посетив Дюнкерк и Кале, я повернул в сторону Амьена, в котором располагается один из самых грандиозных европейских соборов. Пытаясь побороть в себе беспокойство по поводу того, что казалось мне неизбежным, я начал молиться. Тобой неизбежно овладевает ощущение своей простоты и скромности, когда стоишь на этой святой земле, посреди величественного сооружения. Эта святыня была не просто символом «внутреннего убежища». Само ее присутствие резонировало с честолюбивым сердцем и выходило за пределы всякого цинизма, каким бы изощренным он ни был. Ум должен открыться, должен освободить дух от предчувствия беды. И разум открывается — это случается в проблеске смирения, напоминающем приготовления к добровольной смерти.