В поисках Священного. Паломничество по святым землям.

Вернувшись в Нью-Йорк, я снова устроился работать таксистом. Но осталось ощущение необходимости отбросить все свое прошлое, избавиться от цепкой хватки общества, семьи, друзей. Мне удалось скопить достаточно денег, чтобы пересечь океан, и я стал паломником, искателем пути. Я путешествовал по заморским странам, читал книги в библиотеках старых европейских городов, встречал людей, оставался с ними, работал на рынках и в сельских общинах. Были знакомства с различными духовными учителями, занятия йогой и медитацией, я сидел в одном кругу с признанными гуру, и в какой-то момент стал убежденным учеником, приняв роль религиозного человека. В Европе я впервые открыл для себя соборы и монашеские ордена — временами они становились моим пристанищем. Встреченные там люди казались мне друзьями, которых я давно потерял, но вновь обрел. Встреча с другой культурой помогла мне иначе взглянуть на историю — не книжную хронологию, но историю, в которой отдельная человеческая душа может вырваться из замкнутого круга повседневности и совершить удивительное путешествие сквозь пространство и время.

Особенно на меня повлияли духовные учения Востока. Как и большинство американцев, я не тяготел к каким-либо физическим упражнениям. Мне не хватало выдержки даже для того, чтобы долго сидеть, скрестив ноги, я был сутул, питался как попало — булочки, тосты и прочая ерунда. Я осознал, что присутствие в моей жизни телевизора и набитого деликатесами холодильника превратило меня в раба своих чувственных желаний. Да можно ли осознать «истину», возможно ли «пойти внутрь себя», если не получается даже на десять минут успокоиться и сосредоточиться? Образ «духовной жизни», представленный через восточные идеалы медитации и благоразумного поведения, казался мне более правильным путем. В этом была цель, абстрактный пункт назначения.

Меня также привлекла идея духовного Учителя с его силой и способностями — это не имеет ничего общего с харизматическим лидером. Большинство таких учителей утверждает, что их учения и сила происходят из некой духовной реки — особый поток устремляется к ним, неся с собой священное знание. Этот источник становится краеугольным камнем культур, нитью, которая связывает собой все области общественной и личной жизни. Еда, сон, работа, межличностные отношения — все это перестает быть случайным и хаотичным. Напротив, эти вещи становятся частью традиции, частью чьей-то садханы* или духовного учения.

И я решил последовать этому пути. Так продолжалось несколько лет — в какой-то момент я оказался в Индии, начал заниматься медитацией, изу­чал священные тексты, жил в ашрамах** своих учителей. Я всем сердцем полюбил эти земли. Облачившись в одежды нищего бродяги, я и отправился в путешествие по тиртхам — священным местам паломников. Где бы я ни оказывался, я встречал только доброту и поддержку со стороны людей. Садху — кочующие аскеты, святые йогины — принимали меня как равного, давали пищу и кров. Конечно, некоторые из них оказались чрезмерно любопытными, но все же под маской их отрешенных лиц скрывалась заразительная доброта, исходящая из глубины сердец. Незнакомец, не знающий местного диалекта, я мог спокойно зайти в любую деревушку. Достаточно было встретиться взглядом с любым местным жителем, чтобы ощутить себя дома, ощутить себя частью этого окружения. Мне давали ночлег и заботу люди, чье гостеприимство не знало никаких границ. Я очень легко стал частью Индии, возможно, слишком легко. Все это напоминало мне пребывание в летнем лагере (за исключением периодических вспышек дизентерии и малярии во время этих странствий). И я с долей легкой грусти осознавал тот факт, что мне не удастся провести остаток своей жизни на берегах Ганги***. Меня продолжала преследовать моя собственная культура, она требовала пересмотра, повторного принятия.

Сегодня я все еще с удивлением думаю о том, почему эта простая, но духовно насыщенная жизнь оказалась для меня недостаточной. Почему я оставил все это и отправился на поиски своей собственной реки? Возможно, я был безнадежно испорчен. Может, мне не хватало веры, настоящей веры. А может, я уловил проблеск этой удивительной невинности прошлого, и боязнь замутить ее своим осознанием того, что мастер — это создание ученика, еще один продукт вечно цепляющегося ума. В конце концов, каждый из нас остается наедине с собой.