В поисках тебя

Рене, понявший, что отпираться бесполезно, только развел руками. Как вовремя, однако, он помирился с этой девушкой, ведь так или иначе сегодня ему пришлось бы провести день с ней, а встреча с Люсьеном была неизбежна. Ему не хотелось говорить, но увы… Лучше уж пусть узнает от него, по крайней мере есть шанс, что не разболтает. Если же начать врать, то примется за самостоятельное расследование и, зная настоящую фамилию, не нужно быть гением сыска, чтобы уличить лгуна.

– Я не тот, за кого себя выдаю, – коротко отрапортовал Рене, но Анаис явно не устроила такая отговорка.

– Это я поняла, а подробнее?..

– Я сын французского фермера, просто нашлись люди, которые создали мне репутацию аристократа; при моей внешности я этим благополучно пользуюсь. Вот и все.

Так, сейчас эта леди выдвинет целый ряд требований. Рене не сомневался, что история кончится для него шантажом. Причем не в лучшей его форме. Однако Анаис неожиданно улыбнулась вполне добродушно и закивала.

– Понимаю. Одна из этих дамочек когда-то нашла тебя первой. Не беспокойся, я никому не скажу. Вчера Джуди мне полчаса в сортире рассказывала твою невероятную биографию. Внебрачный сын аристократа, бунтующий против отца. Хорошо придумали. И пианистка! Какое изящество!

– Моя мать действительно окончила консерваторию и могла бы иметь успех на сцене, – глухо возразил Рене. Он мог терпеть многое, но если кто-то недоброжелательно отзывался о его матери… Хотя он уже сто лет ни с кем не говорил на эту тему. Вечно приходилось врать, если клиентки интересовались его происхождением. А там уж чего только он не наслушался о воображаемой пианистке! Но ведь на плод фантазии ему было наплевать. Здесь же речь зашла о реальном человеке, самом светлом воспоминании детства. – Она все бросила ради отца, а тот просто сгноил ее на своей чертовой ферме.

Анаис не ожидала, что он пойдет на такую откровенность. В словах Рене она услышала и тоску, и обиду, и боль. Все эти чувства он вынес из детства. Вынес так же, как и она. Рене преклоняется перед матерью… А ведь у Анаис и того не было. Она с колыбели стала сиротой.

– Прости, я не знала. Просто Джуди так расписала роман воображаемых родителей, что в него невозможно было поверить. Мне и в голову не пришло, будто это ложь лишь наполовину.

– Нет, ты права. – Рене поймал себя на том, что чересчур разоткровенничался, надо свести эту тему на нет. – Но давай больше не будем об этом. Я открыл правду, теперь твоя очередь.

Анаис не любила говорить о своей семье, но с Рене она почему-то не чувствовала привычной скованности в этом вопросе. Может потому, что он сам, как выяснилось, не знал, что такое семейная идиллия? Анаис даже Мартину не рассказывала всей правды, а тут ей почему-то захотелось поделиться.

– Боюсь, я могу рассказать еще меньше. Отец бросил мою мать, а мать бросила меня. Вот все, что я знаю о родителях. До десяти лет жила с бабушкой, а когда она умерла, меня отправили в интернат. – Анаис хотела казаться непринужденной, словно семейная трагедия, разразившаяся много лет назад, теперь не имеет для нее никакого значения, но к горлу подкатил ком. Она смешалась и замолчала.

– Прости, – в свою очередь извинился Рене. – Не будем больше об этом вообще. Одно расстройство.

Анаис, смотревшая в окно, почувствовала, как он взял ее руку. И в этом теплом прикосновении она вдруг ощутила невысказанное единство. Словно этот Рене был давно знаком ей. Перед Анаис развернулась картина его юности: мать, затюканная мужем, вечные скандалы из-за нехватки денег. Отец – тупой, ограниченный человек, к тому же еще и пьющий, скорее всего, был не способен понять тонкую натуру женщины, отдавшей ему все. Мать – воспитанная, в высшей степени культурная, погибающая под гнетом провинциального мещанства. И Рене, убегающий из дома на конюшню, чтобы не видеть всего этого. Как похоже, как до боли похоже на ее собственную судьбу. Только не поладив с девчонками в интернате, Анаис убегала на ипподром, к чужим лошадям, а не к своим. Рене держал ее руку, а перед глазами у нее мелькали картинки их безрадостного детства. Их общего детства, их общего горя. И на мгновение ей показалось, что соединились две половинки, так долго искавшие друг друга. Ведь если бы Рене попал в их интернат, какими бы друзьями, какой опорой друг другу они могли бы стать! В детстве Анаис много мечтала о старшем брате, который защищал и оберегал бы ее. И, будь они вдвоем, в их жизнях не нашлось бы места этим бесконечным лживым романам, этой пошлости, развращающего душу притворства. Вдруг где-то глубоко вспыхнуло осознание того, что все еще можно исправить.

– Эй, ты задумалась? – Голос Рене звучал мягко, ласково, а это теплое «ты» вместо холодного «вы» создавало иллюзию единства, родства.

Но только иллюзию. И Анаис горько улыбнулась.

– Мы что-то раскисли. А депрессии – это привилегия богатых, нам страдать психологическими мигренями некогда. Извини, что изливаю тут душу.

– Да ты почти ничего не сказала, – усмехнулся Рене.