В поисках тебя

Дверь номера захлопнулась глухо, почти беззвучно. Длинный, освещенный желтоватыми лучами ламп коридор был пуст. Даже горничные еще не встали. Бесконечная череда дверей, ковровая дорожка и распахнутое окно в самом конце, далеко-далеко. Ни души. И почему-то Рене подумалось, что вот точно так же пуста отныне будет его жизнь. Иногда из дверей станут выходить люди, мужчины и женщины, но все они будут однообразно чужими, немыми тенями, бестелесными призраками, чьи слова не потревожат души, чьи прикосновения не разбудят ощущений. И только одна дверь навсегда останется закрытой. И сам Рене не посмеет в нее войти.

Анаис проснулась от жаркого прикосновения. Губы обжигали шею, по плечу скользнули пальцы, лаская кожу. Рене?

Она открыла глаза: прямо перед ней, наклонившись вперед, сидел Мартин.

– Как ты красива, когда спишь, – прошептал он и снова поцеловал Анаис. – Я только с поезда. Хотел приехать вчера. Но поздно вернулся из Женевы. Знаешь, нам столько надо обсудить сегодня… – Он поднялся и прошел к окну. – Не могу начать, волнуюсь впервые в жизни.

Анаис с трудом сдержала потуги собственной мимики: брови хмурясь поползли к носу, лоб было вознамерился сморщиться. О чем он говорит? И где Рене? И что Мартин делает в этом отеле, когда должен быть в Виндзоре?

Тем временем лицо Мартина приобрело какое-то торжественно-величественное выражение, он словно собирался с мыслями для важного заявления. Анаис просто не знала, что и думать. Вся эта неадекватная непонятность свалилась на нее как снег на голову, без предупреждения. Ночь и утро были не похожи друг на друга, как огонь и вода, причем одно категорически исключало другое. Каким образом, по чьему нелепому сценарию два этих кадра оказались рядом, Анаис понять не могла. Складывалось ощущение, что кто-то очень добрый просто вырезал середину пленки и склеил два крайних снимка.

– Я долго думал о наших отношениях, – с дрожью в голосе начал Мартин. – Мы знакомы не так уж давно, но за это время я многое понял и переосмыслил. Мы с тобой люди разных социальных слоев…

Ну да, конечно, как можно не вспомнить об этом. Похоже, Теренс начал приходить в норму, по крайней мере теперь легко угадывались его основные, коронные интонации.

– …но это не должно помешать нашему счастью.

А вот это уже незапланированный поворот сюжета для Мартина, можно сказать, даже оригинальный, показатель некой свободы мышления.

– Мы могли бы создать семью на иных основах.

Это «мы», повторяющееся через два раза на третий, уже стало раздражать Анаис: не в качестве речевой неграмотности, а как психологически неприемлемое. Она еще не успела все толком обдумать, осознать произошедшие в ней изменения, но уже чувствовала, что никаких «мы» просто не существует.

– Мой прошлый брак закончился разводом. Однако лишь теперь я понял, почему это случилось.

Анаис чуть не засмеялась: да уж, конечно, давно пора!

– Между нами не было любви.

Ура! Эврика! Как ты догадался?

– Но с тобой все иначе. Мадемуазель Ажан, – Мартин достал из кармана маленькую бархатную коробочку, – я люблю вас и прошу стать моей женой.

Высказался. Лицо Мартина просто излучало восторг. Однако от Анаис не укрылась и значительная доля самодовольства новоявленного жениха. Того же, что происходило с ней самой, она просто не в состоянии была оценить хоть сколько-нибудь адекватно: все смешалось, мысли обрывались посередине и ни одна из них не доходила до логического завершения. Хотя нет, одна все-таки дошла и теперь натянулась в голове, подобно бельевой веревке, вроде тех, что еще можно встретить во французской провинции. Но и эта одна была неутешительна. Формулировалась же она следующим образом: Мартин смешон и жалок. Очень интересное суждение, особенно на фоне только что сделанного предложения руки и сердца! И главное полезное, ну вот хоть прямо сейчас и высказывай! Остальные мысли, будучи короткими и не видя в окрестностях мозга другой опоры, кроме этого кардинального положения, быстро нашли выход из ситуации: просто перекинулись поперек через бельевую веревку и, перепутавшись, повисли, словно натягиваться вовсе не входило в их обязанности. Несчастное мышление, изнемогая от усталости и досады, конечно, попыталось навести порядок в этом несусветном бедламе, но все его усилия оказались тщетными: тяжелые, не желавшие двигаться мысли прикинулись макаронами, липкими и нетранспортабельными.

Боже! Веревки, макароны! Какая чушь! Анаис вскочила с кровати и, бросив на ходу короткое «я в душ», ретировалась в ванную. Что по этому поводу подумал Мартин, оставалось только догадываться.