В поисках утраченного героя

— Последний вопрос, госпожа Ольга, — сказал Вагнер. — Как он был одет? И взял ли с собой что-нибудь помимо одежды? Например, оружие?

— Был? — переспросила женщина. — Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

Она хватанула ртом воздух, глаза наполнились слезами; теперь Ольга выглядела увеличенной копией обиженного ребенка, вцепившегося в ее собственный подол.

— Вы что, думаете…

Вагнер смущенно кашлянул.

— Ничего мы не думаем, госпожа. Просто расскажите, во что он оделся, перед тем как выйти из дому. Обычный вопрос, не так ли?

Ольга судорожно кивнула.

— Да-да… извините. Светлая футболка с короткими рукавами. Шорты, тоже светлые. Кроссовки. Все.

— Оружие? — напомнил равшац.

— Да, — тихо сказала женщина. — Он взял пистолет мужа. Я еще подумала: зачем это? Он никогда не брал с собой пистолет. И муж тоже не брал. Понятия не имею, зачем мы его купили. Лежал себе в сейфе… а тут вдруг… зачем?

— Вот и спросила бы его, — вдруг вмешался Питуси.

— Я и спросила. А он усмехнулся так и говорит: «Хамсин. Мало ли что». И все. Поцеловал Тали и меня… Я спросила, когда вернется. — «К одиннадцати». И все.

— Поцеловал? — переспросил Вагнер. — Типа распрощался?

— Что? Нет-нет, что вы… Это он всегда так делает. Всегда. При чем тут…

— Ну ма-а-ама-аа! — девочка в очередной раз дернула мать за подол, всхлипнула и зашлась густым решительным ревом.

Мы вышли на улицу.

— Да, — Беспалый многозначительно покачал головой. — Да. Что вы на это скажете?

— А чего тут говорить? — фыркнул Питуси. — Арабоны, понятное дело. Или бедуины. Пистолет он взял. Идиот. Бедуин за двадцать шекелей сестру удавит, а уж за ствол… Знаешь, почем пистолет на черном рынке?

— Почем?

Питуси надулся и покачал перед собой обеими руками, словно взвешивая на них огромную рыбину.

— Вот почем! Понял?

— Понял… — восторженно отвечал Беспалый. — Может, мне свою пушку продать?

Разделившись на пары, мы двинулись по предполагаемому маршруту Арье Йосефа. Из Гинот Керен можно попасть в Эйяль либо длинным путем по шоссе — так, как только что проехала наша тойота, либо напрямик, по пешеходной тропе. Тропа эта сначала пересекает небольшое плоскогорье, где спокойно тянется меж оливковых деревьев и апельсиновых рощ, принадлежащих близкой отсюда деревне Бейт-Асане. Затем она довольно круто срывается вниз, в вади, и дальше уже приходится до самого конца прыгать с камня на камень, огибать большие валуны и редкие распаханные террасы, пересекать заросшее кустарником сухое русло и карабкаться вверх по не менее крутому склону к крайним домам Эйяля.

Мы с Питуси пошли справа от тропинки; равшац и Беспалый Бенда искали с другой стороны. Договорились далеко не расходиться, но первая же апельсиновая роща скрыла от нас и Вагнера, и Беспалого. Шаря глазами по земле, я старался не выпускать из виду садовника и думал при этом о его недавних словах. В них был несомненный смысл. Оружие уместно в руках солдата, полицейского, преступника, да и то не всяких, а тех лишь, кто готов применить его без длительных колебаний. Для обычного же человека оно представляет не защиту, а скорее угрозу. Так что пистолет за поясом немолодого одинокого поселенца вполне мог послужить приманкой для недобрых людей из Бейт-Асане или с одной из ближних бедуинских стоянок.

Питуси остановился, я подошел к нему, мы достали фляги. Пот лил бы с меня ручьями, если бы не высыхал моментально в горячей топке хамсина. Сделав несколько глотков, садовник кивнул на небо.

— Ветер. Скоро сломается.

И в самом деле, вокруг быстро усиливался невесть откуда взявшийся ветер, трепал жесткую листву одуревших от зноя апельсиновых деревьев, гнул к земле полумертвые саженцы. Небо еще больше пожелтело; пыль бесилась, отказываясь уходить, цеплялась за серый кустарник, за ветви олив, за шершавый воздух, но ветер продолжал упрямо налегать плечом на ее тяжкий неподдающийся столб. Скоро он поймет, что это бесполезно: хамсин нельзя сдвинуть, нельзя прогнать — его можно только сломать. И, поняв, нагонит сюда целую армию дождевых туч, чтобы уничтожить врага союзными усилиями, обрушить его на почву, прижать спиной к камням, растоптать бесчисленными каблуками ливневых капель.

— Наконец-то, — сказал я. — Обещали еще вчера.

Питуси презрительно фыркнул.

— Что они понимают… Давай, двинули дальше. Ты только далеко не отходи. Чтобы потом двоих не искать. Следопыты, мать вашу… тут вам не Сибир.

«Сибир»!.. Как будто ты когда-нибудь бывал в Сибири, толстый дурак… Я кивнул, проигнорировав пренебрежительный тон своего напарника. Лицо садовника Питуси, сколько я его помню, всегда сохраняло гримасу надменного превосходства по отношению к окружающему миру в целом и ко всем его конкретным представителям в частности. Понятия не имею, что являлось тому причиной: уверенность ли в полной никчемности Творения, сознание ли собственного величия, а может, и то и другое вместе? Впрочем, выражение лиц питусиных отпрысков заставляло предположить, что речь идет о наследственном характере этого удивительного качества. Талант вселенского презрения передавался в роду Питуси генетически, от отца к сыну.