В тот день я тащился с картошкой и двумя бутылками молока из магазина, и Гриня притормозил возле меня:
– А чего это твоя сеструха девочку из себя строит? – сквозь треск мотора прокричал Гриня. – Или тебе все-таки дает?
Он захохотал и умчался на своем вишневом мопеде.
Я почувствовал, как загорелось лицо, и остановился возле водопроводной колонки. Огляделся – улица была пуста, нас никто не слышал. И тут до меня полностью дошел смысл сказанного. Я умылся, попил ледяной воды и сел на склоне канавы, кусая травинку и соображая, что теперь делать. Ошибки быть не могло – я все расслышал так, как расслышал.
В канаве стрекотали кузнечики, а за моей спиной добродушно фыркала пасущаяся на поляне лошадь.
Я подумал, что есть смысл дождаться, когда Гриня поедет обратно, и метнуть в него сетку с картошкой. А когда он свалится со своего мопеда, плеснуть в него молоком и сказать: «Так что ты молол своим поганым языком? Повтори!» А потом пусть он меня лупит, если догонит…
Я просидел с полчаса, но Грини не дождался. До дома меня довез дядя Жора, возвращавшийся из города на своей «Волге» с блестящей фигуркой оленя на капоте. Он притормозил у колонки и махнул мне рукой. На заднем сиденье у него синели два новеньких почтовых ящика.
– Давно надо было купить, – похвастался дядька приобретением. – А тот фанерный выброшу в чертовой матери, сгнил совсем.
– А второй зачем? – спросил я.
– Вам, – пожал плечами дядька. – А то газеты на крыльцо кладут, письма камушком придавливают. Как в деревне…