В поисках утраченных предков (сборник)

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!

Какой аккорд! Но пусть их рок!

Всем четырем один шаблон дан,

Один и тот же котелок!

Ревут: моторы, люди, стены,

Гудки, витрины, провода!

И, обалдевши совершенно,

По крышам лупят поезда!

От санкюлотов до бомонда,

В одном порыве вековом,

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!

Несутся вскачь за пятаком!

И, в этой сутолке всемирной,

Один на целый мир вокруг —

Брезгливо поднял бровь Ампирный

Гранитный барин Петербург!

Я еще не читал этих гордых стихов, но они жили во мне невысказанным ощущением. Так бывает.

«Что мне Париж, раз он не русский?!»

Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал «Маяк» по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро – может быть, уже завтра – в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.

Так вот о моей фамилии.

В тот день я заехал в магазин «Интербук», и, узнав от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника и под стоны продавщицы о скуке в Швеции взял с прилавка телефонный справочник.

Открыл на букву «К». Карлсон, Карлсон, Карлсон… Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.

Karalis… и Dimitrius…

Я подозвал Катрин и попросил прочитать.

– Димитриус Каралис, – прочла Катька. – Это твой родственник?

Я пожал плечами.

Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фьордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданному шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.

– Я бы на твоем месте позвонила, – сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-Кок, бутылка вина. – Ты точно не будешь пить?

– За рулем…

– Может, он миллионер, – предположила Катя, придерживаясь за поручень. – Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр… Скв… Сквалыги, да?

Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине, лично для меня загадка.

Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.

– Хей! – как можно мягче сказал я.

– Е… мать, – сказала трубка нетрезвым женским голосом. – Куда я попала? – в трубке перешли на шведский.

– Это книжный магазин, – перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.

– Книжный магазин? А ты кто? – судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.

– Я Дмитрий.

– Какой Дмитрий?

– Каралис…

– Что «каралис»? – она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.

– Фамилия такая. Вы что-то хотите?

– Ты русский?

– Русский. Из Петербурга.

– Вот, етит твою мать! – Она расхохоталась. – А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в «Пассаже» картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха… За это надо выпить!

Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.

– Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»? Есть у вас это стихотворение?

Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.

Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:

– Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. «Жди меня» – это его стихотворение.

Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще…

В трубке ржали.

– Эдик, ты что – очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!

– Да, я шибко умный. Как чукча.

Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.

Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.

– «Жди меня» – это же Симонов? – прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.

Я кивнул: «Конечно!»

Катя перешла на русский: