В поисках утраченных предков (сборник)

— Поживем — увидим, — обещаю я. — Может, и еврейская кровь всплывет, может, еще какая. Всё что будет — наше.

На этом мы и заканчиваем разговор. А я сижу за столом, смотрю на разложенные бумаги, и мои мысли, как рыбки в аквариуме, двигаются в разных направлениях.

…Что определяет национальность — язык или кровь? И зачем Господь Бог придумал национальности? Не могу знать! — как отвечали в царской армии. Но догадываюсь, что притеснять любую из них — все равно, что пытаться притеснять Господа Бога, разделившего по своему усмотрению народы. Господь их создал, а ты с Ним нагло пытаешься бороться: нет, мне не нравится то, что Ты создал! Я буду воротить нос от Твоих созданий и попытаюсь вытоптать отдельные Твои цветочки, которые мне особенно досаждают своим цветом, запахом и формой лепестков.

Надо ли говорить, чем такая борьба может кончиться? Уж если бороться с властью, все равно, что писать на высоковольтные провода — неудобно и результат предсказуем, то что говорить о борьбе маленького цветочка с Садовником…

Или взять другой аспект такого бунтарства: борешься, например, как последний ишак всю сознательную жизнь, допустим, с евреями или цыганами — ну не нравятся они тебе: и носы не курносые, а с горбинкой, и глаза не того цвета, и шибко быстро соображают, что им на пользу, а что нет. Ругаешь на каждом углу, чтобы все знали, что это за вредный народец, треплешь себе и им нервы, замышляешь по ночам, как бы укоротить врагов, чем бы досадить им побольнее, и двадцать лет борешься, и тридцать, и пятьдесят, а к концу жизни вдруг обнаруживаешь, что твой прадед по материнской линии был вовсе не поляком, а польским евреем по фамилии Коцубинский, а бабушка отца была выкуплена из цыганского табора за большие деньги купцом Ножиковым, чью фамилию носишь и ты, и твои внуки.

И что ты на заоблачном рандеву скажешь своим прадеду-еврею и прабабушке-цыганке? С какими глазами ты к ним явишься? И какую горечь испытаешь от бессмысленной растраты сил и нервов? А прадед твой, накручивая пейсы на палец, будет молча смотреть мимо тебя и горестно кивать головою… И бабушка твоего отца закроет лицо руками, и задрожат ее плечи: «Ох, внучек, зачем ты сам себя изводил! Ведь мы с тобой одной крови!..»

Мысли-рыбки виляли разноцветными хвостами, и мне уже трудно было понять, кого я ищу: предков или себя?

…Одно ясно: хвалиться своими корнями так же нелепо, как двоечнику хвастаться школьной золотой медалью деда. Ты-то кто?..

…Я давно подметил: стоит русскому городскому человеку оказаться в другой стране или завести разговор с чужестранцем о своем происхождении, как он найдет в себе и долю еврейской крови, если по-доброму разговорится с евреями, и бабушка-полька мелькнет в рассуждениях с поляками, и греки всплывут из далекой и мутной семейной легенды, а зайдет разговор с татарами или монголами, тотчас с либеральной улыбкой явится французская поговорка: «поскреби русского и обнаружишь татарина».

И вспоминается одна сто двадцать восьмая часть русской крови того господина, что стал наследником Российского престола — русским царем! А осетин Иосиф Джугашвили, любивший в торжественные минуты поднять бокал «Кинзмараули» со словами: «Ми, рюсские…»

«Предки хотят говорить с вами! — подстрекает из Кишинева опытный Румянцев. — Не упускайте эту редкую возможность. Они сами идут Вам навстречу, это видно по всему. Такое случается в нашем деле крайне редко. Видно, вы чем-то угодили своим пращурам! Теперь главное — не рассердить их!»

Постараемся…

С предками по отцовской линии дела обстоят не столь блистательно, как с материнскими, но и там есть результат: удается установить, что Ремесленное училище Цесаревича Николая размещалось в здании нынешнего Балтийского государственного технического университета, который мы прежде называли Военмехом.

…И сжимается сердце, когда в Городском историческом архиве мне выдают тоненькое дело моего деда, обнаруженное в целости и сохранности.

«Дело городского пансионера Павла Каралисъ. Начато 20 сентября 1896 г. Кончено 1901 г.»

Открываю.

Первым лежит достаточно плотный листок бумаги с убористым чернильным текстом — свидетельство о рождении. Родился в 1884 году в Петербурге, крещен в Римско-Католической церкви Святой Екатерины.

Родители: Константин Осипович Каралис и Александра Адамовна, урожденная Поплавская.

Полька? Скорее всего: Адамовна… Да, фамилию Поплавских я помню с детства, родственники отца, к которым почему-то не любила ходить в гости моя мама.

Перелистнул страницу. Сердце заколотилось.

«Сын фельдфебеля, убиенного во время крушения Императорского поезда в 1888 г.

В училище поступил в 1896 г., в 1-й класс на вакансию города.

До поступления в училище обучался: нач. училище Москов. Дост.

Прошение подавал: опекун Федор Адамович Поплавский (дядя)

В отпуск увольняется к дяде — Кузнечный пер., д. 14, кв. 48».

«Фельдфебель, убиенный во время крушения Императорского поезда…» — мой прадед. Что, где, почему? Охранник? Ничего об этом не слышал. О крушении что-то смутное вспоминалось — покушение или случайность?