В поисках вечного града

Слова"Domine"или"Господи"здесь нет. Я его знаю из славянского перевода, ибо постоянно читаю на утрени шестопсалмие:"Скажи мне, Господи, путь, в онь же пойду, яко к Тебе взях душу мою". Есть оно и в греческом, у семидесяти толковников, в так называемой Септуагинте… Но только не тут, у блаженного Иеронима, латинского переводчика Писания. В его Вульгате оно стало невидимым, хотя, конечно, же, в отличие от московского студента начала семидесятых, он, великий филолог и аскет, помнил по–гречески все псалмы на память.

И в иврите в этом месте тоже отсутствует слово"Господи"… А вообще Иероним удивительно точно воспроизводит еврейский текст Слова Божьего. Не случайно же он опирался на Оригена и его Гексаплы. А Господь? Он, конечно же, присутствует и здесь, но невидимо:"Камо пойду от Духа Твоего и от лица Твоего камо бежу…"

Я всё иду и иду по берегу моря и повторяю свое"Notam fac mihi viam" — "Скажи мне, Господи, путь". По латыни, однако, эти слова звучат чуть–чуть по–другому:"Сделай путь для меня заметным…", а не просто"скажи (или укажи) мне". Русским словом"путь"обычно переводится латинское"iter", слово, постоянно встречающееся в записках у Юлия Цезаря, холодное и военное, слово, от которого несет полбой, что ели голодные и злые римские солдаты. Но тут в псалме у Иеронима стоит совсем другое, удивительное и в своей простоте прекрасное слово via. Просто дорога. Это его, именно его употребляет Иисус, когда говорит:"Аз есмь путь, и истина, и жизнь". Хотя, разумеется, Он произносит эти слова по–арамейски.

Ноги тонут в теплом песке."Quemadmodum desiderat cervus", или"Им же образом желает елень". Только тут, в сорок первом псалме, имеется в виду раскаленный песок Палестины, а не теплый — Рижского взморья. Но пить хочется всё равно, а воды из залива не напьешься… Правда, в отличие от оленя, в пустыне страдающего от жажды, я знаю, что скоро приду в деревню, где меня ждет отец Людвиг, старый католический священник, недавно вернувшийся из Сибири, куда был выслан и где прожил почти двадцать лет.

А вообще в христианстве соединяется несоединимое. Во первых, Галилея с её арамейским языком и кудрявыми головами загоревших до черноты детишек — это о них говорит Иисус:"пустите детей и не возбраняйте им приити ко Мне". Потом — Греция с литургией Златоуста и тою церковной поэзией, которая так похожа на трагедии Эсхила и Еврипида. А далее — моя любимая латынь и блаженный Иероним. Христианство — это славянский язык и французская готика. Это знаменный распев и гудение органа под сводами святого Якоба в старой Риге. И церковь Сретения в Новой Деревне. И мои арбатские старушки, которых я преступно бросил, сбежав в Прибалтику… И тишина на Немецком кладбище в Москве…

Сегодня мне удивительно хорошо, потому что солнце не жжёт, а греет. Хорошо, потому, что via, та дорога, о которой говорится в псалме, сегодня ясно открывается моим глазам. Потому что меня ждет отец Людвиг, который знает латынь намного лучше меня и помнит на память не только все без исключения псалмы, но чуть ли не всех римских поэтов. Горация, Тибулла и Овидия.

Отец Людвиг старше меня на шестьдесят с лишним лет. Старый и сгорбленный, со скрюченными пальцами, он казался мне тогда похожим на Ференца Листа. Крестьянский сын из латышской деревни, получивший великолепное образование в Варшаве задолго до революции и уже полвека назад рукоположенный в священники, он — во всех отношениях человек совсем из другого мира. Но почему‑то мы понимаем друг друга с полуслова. Мы будем сидеть на пороге его утопающего в цветах дома и читать, перебивая друг друга, то псалмы, то оды Горация Флакка, то какие‑то куски из Публия Овидия Назона.

Дедал с Икаром летят высоко над землею и смотрят вниз, а там внизу рыбак своею дрожащею удочкой ловит рыбу. А снизу смотрят на летящих по небу людей пастух, который опирается на посох, и пахарь, склонившийся над плугом, удивляясь и думая, что это боги. Это место из"Метаморфоз"Овидия я запомнил на фоне трех белых пионов в садике у отца Людвига и потом вспоминал эти пионы всякий раз, когда доходил до него, читая Овидия со студентами.

Мне приходилось останавливаться и отходить к окну. В звуках этих известных каждому, кто учит латынь в университете, гекзаметров, я слышал и ворчание моря, и глухой голос отца Людвига, и те псалмы, которые мы с ним тогда читали, и запах его цветов, и бормотанье старухи–латышки, что помогала ему по хозяйству.

Дойдя до слов"stivave innixus arator"("и над плугом склонившийся пахарь"), отец Людвиг остановился и процитировал на латыни стих из предначинательного псалма"Изыдет человек на дело свое и на делание свое до вечера". Usque ad vesperum… А вообще он был убежден в том, что римские поэты знали многие места из Ветхого Завета по греческим стихотворным парафразам, сделанным в эллинистической Александрии, и сознательно их цитировали.