В поисках Великого хана

Трепеща поэтому при мысли о том, что ее могут застигнуть нагой, Лусеро, едва успев сбросить с себя белье, поторопилась последовать примеру Куэваса. Впрочем, она не спрыгнула в воду вниз головою, как он, но, выйдя из-за утеса, служившего ей, пока она раздевалась, своего рода ширмой, и пробежав несколько шагов по песку, вошла в море и направилась прямо туда, где ее дожидался Фернандо.

Поплыв, она стала громкими криками выражать свой восторг, но уже через мгновение, обнаружив, что не достает ногами дна, закричала испуганно и озабоченно. Уцепившись за крепкие плечи Фернандо и обхватив его шею, словно собираясь поцеловать в губы, она предоставила юноше, обучавшему ее искусству без боязни держаться на воде, поддерживать ее тело.

Они провели около часа, плескаясь в этом озере, становившемся все спокойнее и прозрачнее. Солнце все поднималось, хотя оно и не дошло еще до зенита, и его косые лучи все ярче и ярче заливали недвижные воды своим золотистым сиянием. Теплая и ласковая вода позволила молодым людям продлить свое пребывание в этом крошечном внутреннем море, напоминавшем богатством скрытой в нем жизни и живительной теплотой море первых веков существования человека на земле.

Наконец они вышли на берег, и Лусеро, освоившись со своей наготой и не обнаруживая ни тени смущения, зашагала по пляжу с такой же непринужденностью, как индианки, которых она накануне видела.

– Хочу есть, ужасно хочу! – сказала она. О том же думал и Фернандо, и, направляемые инстинктом, они миновали прибрежный песок и, ступая по поросшей мхом почве, дошли до группы деревьев, теснившихся на опушке ближнего леса.

Тут они с юношескою жадностью набросились на какие-то плоды цвета блеклого золота, названия которых они не знали. После этого, распластавшись ничком на чемле, они принялись, словно зверюшки, пить воду быстрого ручейка, вытекавшего, быть может, из какой-нибудь лужи в глубине леса, но прозрачного и говорливого и терявшегося, не достигая моря, где-то в песке.

И видя свои рты, носы и глаза в этой неиссякаемой, утолявшей их жажду струе, они оба заливались веселым, раскатистым смехом. Они ощущали, как в них просыпаются души далеких, доисторических предков. Их наивность и юность видели в этой жизни на лоне природы некое совершенное состояние человека. В лесу были плоды, чтобы насытить их голод, и вода, чтобы утолить жажду. И тропическое море, захоти они этого, одело бы их, облачив в теплую хрустальную тунику, украшенную раковинами-жемчужницами и золотистыми рыбами, всегда беспокойными и норовящими поскорей скрыться с глаз. Чего еще могли они пожелать?

Утолив голод и жажду, они с презрением и досадой вспомнили о своем платье, этой принадлежности цивилизации; грубое, пропитанное выделениями человеческой плоти, оно ожидало их под скалой – ливрея нищеты и притворства, которую им волей-неволей придется снова на себя надеть.

Они направились к огромному, редкому по размерам дереву, которое одиноко росло за пределами леса, подавляя вокруг себя все, что могло бы соперничать с ним, лишая своих соперников возможности наслаждаться солнечными лучами и вдыхать соленые испарения моря. Это дерево видело, несомненно, на протяжении многих веков появление солнца на океанской линии горизонта и ежедневные закаты его за пылающим огненным заревом лесом. Его крона была похожа на купол, расточавший щедроты природы из своих зеленых глубин – дождь плавно падающих сверху цветов, пение птиц и благоуханные волны упоительных ароматов. Его соки изливались через рубцы на коре – то была пахучая и прозрачная, как янтарь, смола. Его широко раскинувшиеся и далеко уходящие корни, казавшиеся черными узловатыми змеями, пропадали в конце концов в земле. Эти гигантские широко раскинувшиеся корни не давали жить ни одному новому деревцу, ни одному хоть сколько-нибудь значительному растению, но наклонные треугольники почвы между отходящими от ствола перекрученными корнями покрывала свежая, низко стелющаяся трава, и эти площадки мам или к себе, как удобные ложа с ежедневно обновляемыми зелеными простынями.

Молодые люди, по-прежнему совершенно нагие, с еще не высохшими после купания и блестящими на свету телами, собрались было присесть на одном из этих бархатных склонов у подножия дерева-исполина, но Лусеро, побуждаемая тайным инстинктом, ощутила, оказавшись под этим деревом, какое-то смутное беспокойство.

– Не садись, – сказала она своему спутнику. – Идем, идем дальше.

Но с огромного древесного купола стали нисходить волны благоуханий, и притом настолько могущественных, что они расслабили ее волю, и она в конце концов уселась рядом с Фернандо, которого тоже, казалось, одолели сладостная истома и лень.

– К чему идти дальше? Где найдем мы лучшее дерево?

Они не могли оторваться от тени его ветвей, этих огромных рук, предлагавших им свою защиту и покровительство. Сквозь зелень купола просачивались капельки света, расплескиваясь золотыми кружками на покрытой тенью земле.