В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века

Н. А. Богомолов подробно анализирует вероятный каббалистический подтекст стихотворения М. А. Кузмина «Первый Адам» (1922), скорее всего восходящий к рассуждениям об андрогинном Первочеловеке Адаме-Адами в «Тайной Доктрине» Блаватской158. Эту тему развивает М. Аптекман, по мнению которой «важность андрогинного союза для воссоздания утраченной гармонии играет <…> центральную роль в оккультно-мистическом мировоззрении» Кузмина. В стихотворном цикле «Форель разбивает лед» «аллегория андрогинного союза как ménage a trois раскрывается в полной мере. Если у Гумилева тройственное совокупление – это союз женщины и двух ипостасей мужчины, то у Кузмина андрогинный союз <…> объединяет влюбленных друг в друга двух мужчину и женщину», – пишет эта исследовательница, подчеркивая значение не только алхимического, но и каббалистического символизма для творчества Кузмина и отмечая, в частности, его знакомство с Б. Леманом159. «Мы можем с уверенностью утверждать, – продолжает она, – что „поразительные вещи по числам“, сказанные Леманом Кузмину, напрямую связаны с каббалистическими статьями самого Лемана в „Изиде“. Следовательно, Кузмин мог быть непосредственно знаком не только с гностическими, но и с собственно каббалистическими текстами начала XX века»160.

Еще одним энтузиастом изучения «тайных наук» была актриса и писательница Лидия Дмитриевна Рындина (1883–1964), активный участник эзотерических кружков, лично знакомая с Папюсом и Инайят Ханом161, член Ордена мартинистов, близкая знакомая Андрея Белого, В. Брюсова и др.

И около меня тайно для многих лежит Таро и Каббала. Кое-что я все же приобрела из них за свою болезнь, —

записывала она в больнице в сентябре 1912 года162.

Мы не касаемся в нашей книге вопроса об оккультно-каббалистических мотивах в русском литературном авангарде, у обэриутов, заумников и т. д. – темы, вне всякого сомнения, весьма многообещающей для исследования. Укажем всего лишь несколько примеров. Л. Силард рассматривает влияние арканологии Таро и возможные каббалистические коннотации «сверхповести» В. Хлебникова «Зангези» (1920–1922), построенной по модели карточной колоды, состоящей из 22 «плоскостей слова». По ее словам, обращение к символике Таро у авторов, пришедших на смену символистам «теургического склада, ориентированным на каббалу»,

обусловлено демонстративной переориентацией на низовую культуру, на субкультуру, неглижируемую «высокой» эстетикой163.

Как мы видели и как мы увидим в дальнейшем, изучение Таро в оккультизме того времени вовсе не ассоциировалось с «низовой культурой» – напротив, понимание Таро в контексте учения оккультной каббалы считалось высшим уровнем овладения «тайным знанием». Н. А. Богомолов предполагает знакомство Хлебникова с Б. А. Леманом и весьма вероятное влияние на диалог Хлебникова «Учитель и Ученик» (1912) нумерологии и представлений об исторических циклах, выраженных в опубликованных Леманом в журнале «Изида» фрагментах «Из книги, написанной золотыми и красными буквами» (якобы из древнего «каббалистически-пифагорейского» трактата, написанного на арамейском языке)164. И. Е. Лощилов в своем анализе «Столбцов» (1929) Н. А. Заболоцкого также отмечает сходную структуру книги, составленной из 22 стихотворений, сгруппированных по разделам, указывая на то, что число 22 соответствует числу букв древнееврейского алфавита и Старших Арканов Таро. Детально рассматривая возможные алхимические, каббалистические и оккультные источники текстов обэриутов, этот автор обращается, в частности, к трактату Сэфер йецира, в котором говорится, что Бог

создал из хаоса реальность и сделал [свое несуществование] существованием, и вытесал большие столбы из неосязаемого воздуха165.

«Согласно нашей гипотезе, – пишет исследователь, – „Столбцы“ Заболоцкого восходят к этим воздушным столбам и структурно воспроизводят космогоническое деяние Творца в сниженном и как бы „уменьшенном“ варианте, максимально приближенном к быту и реалиям Ленинграда конца 20‐х годов»166. Лингвистический мистицизм «Книги Творения» вообще оказал заметное влияние на мысль обэриутов, в частности Д. Хармса. Этот основополагающий источник еврейского эзотеризма неоднократно упоминается в его «Записных книжках»167. Сам Хармс упоминает каббалу в перечне интересующих его «вещей» (правда, наряду с «вопросами ношения одежды» и «маленькими гладкошерстными собаками»)168. Он сообщает и такую реплику А. И. Введенского в споре с Н. А. Заболоцким (1929/1930), свидетельствующую о том, что каббала занимала свое место среди обсуждаемых в этом кругу предметов: