В полярной ночи

— Еще когда-нибудь лишнее слово скажешь — завалю, как пса! — сказал он грозно. — Ты меня знаешь, понял? Теперь всю политику придется менять — гад приходил не зря. С завтрашнего дня организуешь мне чистоту. И карты на срок убери, слышишь?

— Слышу, Афанасий Петрович, — покорно пробормотал Редько.

14

Когда Ивану Кузьмичу Турчину предложили ехать в Заполярье, он согласился охотно: коренной сибиряк, из Обской тайги, он не страшился ни морозов, ни тяжелой работы. Но скверная дорога — его, знаменитого человека, везли в трюме, в темноте — рассердила Турчина. В Ленинске тоже все оказалось иным, чем он ожидал. Но главное, однако, было не это. Сам он, человек, известный каждому крупному строителю, кавалер трех орденов, оказался иным, чем привык думать о себе, и по справедливости уже не мог ждать к себе особого уважения, без которого жизнь казалась ему не в жизнь.

В Ленинске его поставили бригадиром, дали учеников и заверили, что ожидают от него новых рекордов. Ивану Кузьмичу только того и надо было, и он сразу повеселел.

Одетый в свой выходной костюм, с орденами по случаю первого знакомства с новым местом работы, Турчин взошел на невысокий холм площадки ТЭЦ. Под ногами лежал слоистый зеленоватый камень — диабаз. Этот диабаз предстояло крушить и выбрасывать наружу. Турчин осмотрелся. На севере блестели озерки, ниже холма, до гор, замыкавших с трех сторон горизонт, простиралась тайга: береза, ольха, лиственница и ель — хорошо знакомые лесные жители, только поменьше ростом и пожилистее. Турчин стукнул сапогом по кромке скалы. Выветрившийся камень легко раскалывался на пластинки, в изломе тускло поблескивала ржавчина.

— Можно работать! — сказал Турчин одобрительно Сене Костылину, своему новому ученику.

— Особенное здесь все, Иван Кузьмич, — отозвался Костылин, с недоверием глядя на низкое небо, озера, камни. — Думаю, трудно будет.

Мелкий, пронзительно холодный дождь заливал болотистую тундру. На вершине холма, среди расщелин, ползли полосы белого ягеля, склоны были густо покрыты багульником и брусникой — шла сумрачная полярная осень.

— Индюк тоже думал, а знаешь, чем кончил? — ответил Турчин. — Сказка долго в народе говорится, а дело скоро делается. Вот пойдут постройки, паровозы, собрания, соревнования — вся твоя особость и кончится.

Костылин, невысокий, белобровый, с упрямым ртом, недоверчиво молчал.

Сначала казалось, что Турчин прав. Вырастали конторы, склады, обогревалки, мастерские и депо, прокладывались рельсы, свистели паровозы, грохотали ударные бурильные станки, тонко пели электропилы, тяжело сопели самосвалы, на щитах у входной вахты крупными буквами прославлялись передовые рабочие, клеймились позором прогульщики и лентяи. Полуразрушившийся, выветренный диабаз легко ломался под клинком пневматического молотка, дробился кайлом, выбрасывался лопатой. Все было так, как должно было быть. С первым морозом пошел мягкий, пушистый, обычный снег. Но на третий день после снегопада ударил ветер, в воздухе заметалась мутная мгла, некрепко поставленные крыши бараков и складов смело. Тысячи тонн снега проносились над строительной площадкой, заваливая карьеры и ямы. А когда буря кончилась, земля, обнаженная и чисто выметенная, снова была черной, грязновато-бурой, красной от умирающих растений. Ни одной снежинки не осталось на ветвях деревьев — голая, темная тайга сухо скрипела замерзшими ветвями. Началась полярная зима.

Зима наступала на Ленинск темнотой. Настал день, когда в южной части неба, среди гор, медленно расцвело багровое зарево и так же медленно погасло, не показав ни дольки солнечного диска. Отныне сутки делились на две неравные части — часы полной тьмы и часы неполного света. Часы света с каждым днем становились короче, рассвет, едва появившись, стирался в сумерки. В полдень, при тускло розовевшей южной кромке горизонта, куда подбиралось к вершинам гор невидимое солнце, над самой головой висела яркая луна, и ее свет не смешивался с непогашенным светом дня. Эта дневная луна смутила Ивана Кузьмича. В обеденные перерывы он долго стоял, запрокинув голову, забывая о еде, и глядел на золотой, медленно ползущий по светлому небу диск.

— Видела сегодня чудо природы, мать? — сказал он за ужином Анне Никитичне. — Это у нас часто — вроде день, а над головою полная луна, широкая, свет яркий, ну, солнце…

— Чертов край! — ответила она, с ожесточением передвигая тарелки.

Утром, выходя на работу, Турчин внимательно осматривал трубы домов. Если погода была тихая, дым, выходивший из трех соседних труб, отклонялся в три разные стороны. Иван Кузьмич видел это изо дня в день, знал со слов своего соседа по квартире, метеоролога Диканского, что в горных странах у ветра нет определенного направления и что в воздухе в этих краях всегда причудливо мчатся и сталкиваются воздушные потоки. Но хоть Турчин и видел это каждый день и знал причину, примириться с этим он не мог. Он глядел на дым, смутно надеясь, что рано или поздно все станет «как у людей». Но дым отклонялся в одну сторону только в дни, когда задувал большой ветер.