В полночь упадет звезда

— А что могло случиться? Почти что ничего! Приснилось мне сегодня ночью, что у меня еще один нос вырос, и я так разозлился на него, что взял да и отрезал его штыком. С тех пор у меня здесь болит, будто я и в самом деле отхватил у себя кусок мяса.

— Так ты этим и огорчен?

— А кто вам сказал, господин курсант, что я огорчен? Разве я сказал? А вы не слыхали, как обдурил Стан Простован сборщика налогов?

— Нет, этого я не слышал!.. Ну-ка, расскажи!

— Ладно, в другой раз расскажу. Теперь у меня важная работа.

— Ну что ж. Тогда и я тебе не скажу ничего…

— А что вы мне можете сказать?

— Хотел я тебе сообщить одну штуку, которая, наверное, обрадует тебя.

— Такую штуку, чтобы меня обрадовать, вы мне рассказать не можете. Это не в ваших силах. Вот, если бы вы пришли мне сказать, что наступил мир, вот это да! А другое что…

— А если бы тебя домой отпустили, ты бы обрадовался?..

— Бросьте шутить, господин курсант, со мной так не пойдет. Пока не объявят мира, никто из нас домой не поедет. И вы это знаете получше меня!..

— А вот ты, Некулай, поедешь, и довольно скоро.

— Не смейтесь надо мной, господин курсант!..

И Некулай Тупица недоверчиво взглянул на него. Поймав его взгляд, Уля вдруг заметил, что на него смотрят два умных и хитрых глаза. Эти глаза совсем не были похожи на обычные глаза Некулая Тупицы. Они принадлежали какому-то другому Некулаю, тому человеку, который в прошлую ночь тайком пробирался к часовне. Всего лишь на одну секунду выдали себя глаза. Потом они снова стали обычными, бесцветными и водянистыми глазами человека, страдающего неизлечимым насморком.

— Я совсем не смеюсь над тобой, Некулай. Вопрос уже решен: ты поедешь домой. И господин генерал дал свое согласие.

— Если господин генерал согласился, значит, кто-то замолвил за меня словечко. И кто бы это мог позаботиться обо мне?

— Откуда я знаю. Может быть, господин капитан Смеу. Он ведь твой земляк… Он, наверно, так решил: «Сделаю-ка я для моего Некулая доброе дело!.. В конце концов, что ему здесь делать на фронте!» Ты же больной человек, и тебя давно уже должны были бы демобилизовать. Я думаю, что и попал-то ты сюда по ошибке. Нужно было отпустить домой какого-нибудь типа, который «подмазал» старшего сержанта на мобилизационном пункте, вот тебя и послали служить вместо него. Так?

— Не очень!.. Я сам просился на фронт.

— Ну что ж, что ты сам просился… Зато теперь, когда увидел, что тут творится — а хорошего тут нет ничего, — я думаю, ты рад вести, которую я тебе принес. Хоть бы ты мне за это рассказал шутку про Стана Простована.

— Вот что я вам скажу, господин курсант: я не поеду!.. Я пойду к господину полковнику Барбату и скажу: «Господин полковник, спасибо вам за то, что подумали обо мне, но я домой не поеду. По прихоти немцев нас послали воевать с русскими. И если я теперь не похож на всех людей, кто же в этом виноват, если не немцы! Я хоть и не на передовой, а в денщиках у господина капитана Смеу, но это же не значит, что я нисколько не помогаю их побить поскорее». Вот что я скажу господину полковнику Барбату. А если я захочу остаться, посмотрим, кто заставит меня уехать отсюда?

— Конечно, Некулай. Так и скажи господину полковнику. Если он увидит, что ты непременно хочешь остаться, думаю, он тебя насильно отправлять не станет. Ну а теперь, брат Некулай, будь здоров, побегу в штаб!

Хотя время было еще обеденное, в шифровальном уже работали. Пока капитан Смеу зашифровывал донесение для Третьего отдела, шифровальщики быстро обрабатывали полученную радиограмму на шифровальной машине.

Когда Уля Михай вошел, капитан Смеу спросил, не подымая глаз от таблицы с кодом:

— Вы ходили обедать, Уля?

— Да, и заодно получил жалованье. Я, кажется, немного опоздал?

— Спросите у Пелиною. Пусть он вам ответит, ведь вы его должны были заменить.

— Что-то тебя ячневый суп долгонько задержал, — сказал Пелиною, подводя черту под последним расшифрованным словом. — Иди-ка сюда, почтеннейший!

Уля сел на его место. Радиограмма, которую они расшифровывали, содержала распоряжения штаба армии, связанные с предстоящим на следующий день наступлением. Все шифровальщики, в том числе и капитан Смеу, были убеждены, что утром, на рассвете, части дивизии снова пойдут в наступление. Один Уля знал правду.

Хотя за последние двадцать четыре часа радиограммы, касавшиеся предстоящего наступления, так и летали между штабом армии и дивизией, никаких сигналов о передвижении войск неприятеля до сих пор не поступало. В гитлеровских укрепленных линиях царило полное спокойствие. Это значило, что опасения Ули не оправдались. Абверу еще не был известен секрет шифровальной машины. Трудно было предположить, чтобы неприятель, узнав о готовящемся наступлении, не принял контрмер. Если в течение ночи гитлеровцы не зашевелятся, значит шифровальные машины можно использовать и дальше.

Мардаре, работавший в одной смене с Улей Михаем, сказал ему, пользуясь коротким перерывом:

— Кто знает, сколько еще завтра на рассвете погибнет народу! Хоть бы скорей уж всё это кончилось!