В понедельник дела не делаются

И стал, наморщив лоб, читать, шевеля губами. Лёд трогался на глазах. Маштаков прошел в соседний кабинет. Там Ковальчук и Максимов занимались с Фадеевым. Вернее, пытались им заниматься, потому что Фадеев оставался непробиваемым. Его пересадили на низкий диванчик к шкафу. Он распространял по кабинету зловонные облака перегара.

– Сколько выпил с утра? – спросил его Миха.

Фадеев подумал и выдал с достоинством:

– Бутылку.

– Нормально, – порадовался за человека Маштаков. – Чем не жизнь.

– Теперь долго не попробует, – зло сказал Ковальчук. – лет пятнадцать.

– Да больше! – вторил ему Миха. – Двадцатник! Убийство с особой жестокостью. Областная подсудность. У потерпевшей маленький ребенок остался. Общественность подключим.

Виталька хмыкнул. На мокрых губах у него надулся пузырь:

– Не, ребята…

Молодой следователь Максимов, разложив перед собой бумаги, помалкивал. В этой пьесе он еще не имел самостоятельной роли.

– Вовка-то поумнее оказался, – сказал Маштаков Ковальчуку, но исключительно для Фадеева. – Уже пишет явку с повинной.

Ковальчук подхватил с лету:

– Так он и пришел к нам сам. Его ГБР не штурмовала, как Фадеева. Насколько меньше он теперь получит, Михал Николаич?

Лет на пять?

– Да бо-ольше! – махнул рукой Миха и, повернувшись к Максимову, сказал жёстко. – Василий Сергеевич, метать бисер мы тут не будем. Переговоры закончены. Выписывайте, пожалуйста, «сотку» и мы его в камеру уведем! Много чести!

Фадеев не прореагировал на эту страстную речугу. Маштаков вернулся в большой кабинет. Вовка со скорбным видом смотрел в книгу. За это время шестьдесят первую статью УК можно было выучить наизусть. Чтобы потом декламировать в камере.

– Виталька-то гораздо умнее тебя оказался, – с порога сообщил Миха Петрову. – Строчит вовсю. И что интересно, сливает, что инициатор убийства – ты.

Вова ещё мучительнее сморщился. В груди у него клокотало.

– У него туберкулез, Михаил Николаевич, – сообщил Петрушин. – Он сдохнуть хочет в зоне за чужое.

– Какая стадия? – поинтересовался Маштаков.

– Вторая.

– Вот как… активная форма? Херовые у тебя дела, – Миха посочувствовал и сел за дальний стол, чтобы не наглотаться палочек.

Вздохнув, Петров потянул из пачки очередную сигарету:

– Если бы только туберкулез… У меня ещё инсульт был… Язва ещё…

– Тогда вообще отказываюсь тебя понимать, – Маштаков развел руками. – Сам себя хоронишь. Своими руками. Мы ж всё знаем, как оно было. Вика всей деревне растрепала про ваши подвиги. Люди допрошены. Знаем, что душил Ольгу только Фадеев, а вы только закапывали. Что он тебе за друган такой, чтобы за него на пятнадцать лет садиться? Сейчас каждый за себя должен быть!

Петрушин положил перед Петровым листок бумаги и ручку:

– Давай, Владимир Алексеевич, пиши!

Вовка взялся за ручку. Вопросительно посмотрел на Миху:

– Как писать-то?

Маштаков подсказал форму заявления на имя прокурора. У Петрова был чудовищный почерк, но вполне разборчивый. Над каждым словом он тяжело задумывался. Скрёб лохматый затылок. Одноразовая шариковая ручка тонула в его огромной шершавой лапище.

Родилась первая строка. Изогнувшаяся к концу страницы, как гусеница.

Миха быстро взглянул на Петрушина, подмигнул. Флегматичный опер ухмыльнулся в ответ. Дело практически было в шляпе.

Оставались закрепление и оформительская работа.

Маштаков сходил к себе на третий этаж за пишущей машинкой. К его возвращению Петров завершал свой монументальный труд. Его хватило на полстранички, но главное было материализовано.

Приступили к допросу. К обстоятельному, с выходом из-за печки. С того самого момента, как Виталька, Вика, Вовка и Олька стали жить под одной крышей, подобно персонажам русской народной сказки «Теремок».

Вовка с Виталей после освобождения перебивались случайными заработками. На вино постоянно не хватало. К моменту знакомства с ними девки занимались проституцией на трассе года по три каждая. Опыт имели солидный, но нуждались в мужской поддержке, в твёрдом плече. После того как компашка устоялась, быстро выработали рабочую технологию. Днем отсыпались впрок. На промысел выходили вечерами, захмелившись. Дальнобойщиков тормозили прямо в деревне, далеко не ходили. Если удавалось договориться, отъезжали метров на несколько за околицу. Вставали на обочине. Девчонки работали по специальности, парни обеспечивали безопасность. Барражировали вокруг притихших фур.

Заработки были разные. В удачные дни девки приносили и по три сотни. В рядовые – по полста. Холостых выходов почти не случалось. В общем, не бедствовали. Через день мотались в Соломинские Дворики шашлыков покушать. Трезветь не успевали, всю дорогу – под балдой.

Олька была моложе Вики. Шесть лет разницы по такой работе – не хрен собачий! И смазливей гораздо, фигуристей. Было за что подержаться. Потребительским спросом поэтому она пользовалась большим. Периодически, правда, вспоминала про оставленного в Вязниках на мать трехлетнего сынишку. Со знакомыми передавала для него небольшие деньги. А в последнее время с похмелья стала заводить одну и ту же песню – про то что завяжет, вернётся домой. В семью…