В пору скошенных трав

Тогда Егор ничего еще не мог понять и оценить, но возмущение отца запомнилось. И сейчас оно невольно вспоминалось, когда приходил к недоуменным вопросам, которые, само собой, дальше собственной головы не пускал, — и тем тяжелей они ложились на душу. Главный среди них — почему почти все участники событий оказались врагами, шпионами и вредителями, выступившими против дела, которому посвятили всю собственную жизнь? Объяснений в книге не находилось и отлично понималось, что спрашивать у кого-либо разъяснений нельзя — все требовалось принимать на веру, заучивать и произносить, когда спрашивали. Занятия смахивали на обязательный, хоть и скучноватый ритуал.

Единственный раз студенты услышали с кафедры критическое слово в адрес корифея науки.

Старый профессор логики, которому по необъяснимому стечению обстоятельств поручили читать курс, однажды доверчиво, даже как-то по-детски признался студентам, что руководство факультета пожурило его за отсутствие в первых лекциях ссылок на труды великого мыслителя. И добродушно сказал, что, исправляя этот свой недостаток, прочитал книгу вождя, но впрямую по поводу логики ничего в ней не нашел, кроме единственного места, которое содержит логическую ошибку и тем может представить интерес для данного курса…

В мертвой тишине, охватившей аудиторию, он подробно и всесторонне проанализировал ошибку величайшего гения науки всех времен и народов… У присутствовавших возникло и разрасталось чувство соучастия в чем-то в высшей степени предосудительном, невозможном и, страшно сказать, преступном…

На следующую лекцию незадачливый профессор не явился, его фамилия мгновенно исчезла из расписания, а другой профессор, хоть и без упоминания отстраненного бедняги, старательно доказывал, что никакой ошибки у вождя не было и быть не могло…

Однако убедительности в этих словах оказалось недостаточно, и в голову запало, что все ж ошибка у вождя есть…

Вспоминая эти лекции, Егор испытывал настоящее мученье. Как же совместить два несовместимых обстоятельства? По всему ходу въевшегося в мысли и в печенки, всеми признанного и утвердившегося обычая каждое слово вождя — неколебимая истина. А явно честнейший в своей наивности старик профессор, опираясь на вековечные законы логики, доказал, что ошибка у вождя есть… Но если признать, что вождь ошибался — значит, он такой же человек, как все… Соглашаться ли после этого с тем, что он единственный, непогрешимый, начертавший исторический путь и высившийся над миром подобно утесу? Ведь именно с этим все согласились, поэтому и преклонение перед ним превышало все известные виды поклонения…

И тут, как нарочно, подвернулось еще одно обстоятельство.

Однажды из любопытства Егор попал на занятие литературной студии, проходившее в одной из комнат университетского клуба. Начинающие декламировали в тот вечер свои стихи о Сталине. После чтения ведущий студию, довольно известный поэт, принялся разбирать только что прозвучавшие строфы и особо выделил, даже расхвалил стихотворение, где имя вождя не называлось, о Сталине говорилось иносказательно: «Он, живущий в высоком Кремле!» По мнению поэта, такой поворот особенно удачно подчеркивал всеобщую, мировую значимость и величие вождя народов…

И ударило в голову, как недавно на лекции по истории Древнего Египта профессор отмечал, что имя фараона не принято было называть впрямую, о фараоне говорили: «Тот, кто живет в Большом Доме»…

Совпадение показалось таким режущим, параллель настолько вопиющей, что Егор едва не вскрикнул, услышав слова поэта. В этих совпадениях крылось что-то несовместимое со здравым смыслом, с самими основаниями общества, провозглашенными во всеуслышание.

Не существовало сомнения, что вождь — величайший полководец всех времен и народов. Доказательства этому приносило каждое сообщение о победах на фронтах, каждый его приказ, выделявшийся особым шрифтом в газетах, особым голосом по радио. Одного этого было достаточно для бессмертия и вечной славы.

Так зачем же еще славословия на каждом шагу, по всякому поводу и вовсе без повода? Все уже объелись этими словесными пышностями, но все равно они льются с утра до ночи по радио, в печати, в докладах, на лекциях, семинарах, в кружках. Все это чересчур, за гранью нормы, и поэтому производит уже прямо обратное желание: не слушать, не читать и, что самое страшное, — не верить…

Ведь все знают, что сам вождь скромен и прост. Говорят, он занимает в Кремле домик бывшего привратника… И шинель его… Френч защитного цвета… Картуз… Неизменная трубка… Все скромно, даже чересчур… Как же он сам может терпеть словесную мишуру, нескончаемую трескотню вокруг своего имени? Непонятно, несовместимо, поэтому больно и обидно, и не знаешь, что думать, как верить…