В пору скошенных трав

Егор зажег лампу на письменном столе, посмотрел линию фронта — красную ниточку, протянутую еще в апреле. Как она отстала! Это ж просто праздник ее поправлять! Крым весь освобожден. Теперь флажок на булавке, воткнутой в Симферополь, можно перенести к Витебску, где отец… Выборг тоже наш. Третий Белорусский фронт подошел к Могилеву, а Первый Прибалтийский — к Петрозаводску…

И тут же об Алике подумалось. Маму расспрашивает о нем. Лучше Алику, совсем окреп, раны зарубцевались. Заходит иногда вечером — один теперь по улице гуляет. Потом мама говорит про огород. В этом году участки дали по Ярославской дороге у платформы «Строитель». Вот куда загнали… А некоторым везет — мечтательно как сказку рассказала: недавно проходила по Чистым прудам, и там в бывших клумбах, на газонах, везде — капуста, и свекла, и картошка… Всходы хорошие… Подумать только — прямо под окнами…

На «Строителе» у всех тоже взошло давно… У одних у нас даже не вскопано… Пропадает земля. И местком уже косо смотрит — может, огород не нужен, другим передать?..

Она перебирает картофельные глазки, привезенные Егором, хвалит — какие крепкие да большие. Завтра всем расскажет на работе. И копать надо не откладывая. Чуть отдохнет с дороги — и копать.

36

От «Строителя» по тропинке идут к дальнему леску — мама указывает дорогу. День жаркий — разделись до пояса. Алик, правда, чуть освежившись после душной электрички, сразу же снова надел гимнастерку — кожа заживших ран очень нежна, не обжечь бы на солнце. Он впервые за городом — не насмотрится, не надышится, сорвал перышко полыни — и впору съесть…

Тропка в высокой траве ныряет через овражки. И вдруг летнее это великолепие разом оборвалось. Поднимаясь из-за поворота на бугорок, они невольно остановились… Там, повыше, чернел немецкий танк и зло, холодно смотрел на них глазом пушки.

Алик, присвистнув, плюнул в его сторону:

— Фу, дьявол! Куда забралась, сволочуга!

Поднявшись повыше, они разглядели, что танк нелепо завалился вперед, в траву — гусеницы сбиты, на обгорелой боковине обшелушившийся крест… Из-за танка выглядывала немецкая же гаубица (ствол перекушен какими-то жуткими челюстями)…

Поднялись на пригорок — и вовсе очутились в середине побоища: изуродованные самоходки, грузовики, танки, пушки — все свалено грудами по обе стороны железнодорожной ветки.

— Хороший проход вон там, за самолетом, — указала мама на фюзеляж «дугласа», маячивший в отдалении. — Все везут, везут. Конца нет… Говорят, для переплавки… Сколько же их набили? — Повернулась к Алику: — И с такими ужасными машинами ты сражался, дитя?

Последнее словечко прозвучало наивно и беспомощно. Алик улыбнулся, а Егору стало жаль маму, такой она выглядела маленькой и растерянной среди стальных махин.

Побрели вдоль полотна, спотыкаясь об ослепительно блестевшие артиллерийские стаканы, скользя на гильзах крупнокалиберных пулеметов… Целая россыпь немецких касок… Под ногу попала черная лакированная с золотым орлом на боку.

— Эсэсовская падаль! — Алик поддал ногой, и каска с дребезжаньем покатилась, ударившись о тускло-зеленую, солдатскую, пробитую из виска в висок (край выходного отверстия щетинился острыми заусенцами, и виднелся спекшийся подшлемник)…

У горы железных коробок от патронов мама, шедшая впереди, остановилась.

— Ой, дети, я боюсь…

Там, куда она собиралась ступить, валялся немецкий автомат «шмайсер». Алик опередил ее, с гадливостью, но ловко, привычным захватом, хоть и левой рукой, поднял автомат, осмотрел. На ручке аккуратно вырезано имя владельца — «Курт Ройтер». Размахнулся, бросил в развороченную башню танка, вытер пальцы. — Отстрелялся, гаденыш…

Какое незнакомое, страшноватое у Алика лицо. И брезгливость, и решительность, и боль… Губы спрямились, глаза сузились… Егор подумал: такое лицо у него было  т а м…

Они двинулись дальше, поминутно натыкаясь на препятствия и обходя их. Все больше танки, обгоревшие башни с обрубками орудийных стволов, горы траков, разорванных будто елочные бусы. Потом стали попадаться куски фюзеляжей и крыльев, и глаза безошибочно различали: «мессершмитт», «хейнкель», «юнкерс»… В этой части свалки стоял и «дуглас», от которого надо сворачивать влево к огороду. Бока и хвост изрешечены осколками. Значит, успел сесть, не разбился… Или на аэродроме попал под бомбежку? Что там произошло, за этим фонарем, из которого уже вытащили плекс?.. В обломанном крыле Егор заметил рваный пласт черной резины — все, что осталось от бензобака, и с хозяйственной сметкой решил на обратном пути отрезать кусок для починки ботинок.

Отсюда начиналась хорошо протоптанная в траве тропка на огороды. Несколько поодаль корячились разбитые немецкие грузовики. Алик молча и уверенно к ним пошел, выбрал один, стоявший на обглоданных скатах, нагнулся по-хозяйски, чем-то стукнул, щелкнул и достал аккуратную, совсем новенькую лопатку, протянул Егору:

— Держи подарок от фрица.

Трофей очень даже пригодился, то есть это просто клад. У них не было своей лопаты, ее сейчас ни за какие деньги не достанешь — мама взяла у знакомых на один день под честное слово… А тут такое везение!