В пору скошенных трав

— Избу выстудите — куда это годится! — заворчала бабушка. — Серёдь зимы двери настежь. Лето, что ль? Токо грубку истопили — обратно, что ль, за дровами итить?..

Прохор уже тащил из сеней стремянку.

— Знаешь, мать, для здоровья отца ничего не жаль. Если понадобится, кубометр в день станем жечь. Машину в день — во! Я так считаю. Не цените вы старика, забыли больного человека. — Он зло плюнул в таз под рукомойник. — Это сговор какой-то… И врачи-вредители с вами заодно.

Бабушка опять пыталась возразить, но сын только отмахнулся. Установил стремянку, скинул на сундук шубу и, не теряя времени, полез к потолку с коловоротом.

Начали выбирать место для крюка.

— Возьми веревку и гирьку — сделай отвес, — приказал дед, — иначе точности не будет никакой, знаете да.

Прохор слез со стремянки и удалился в сени искать гирьку. Вернулся, привязал к веревке.

— Сходи еще в сени — там в ящике есть мел кусковой — возьми, отметишь, где сверлить…

Прохор покорно, однако уже с некоторым раздражением отправился за мелом.

— Теперь полезай, наметим, — удовлетворенно сказал дед.

Прохор снова взобрался на стремянку.

— Спускай отвес.

Гирька закачалась возле бороды.

— Не туда. Подай подальше, чтоб пришлось у поясницы.

Гирька подвинулась.

— Еще подай. Так! — деловито покрикивал дед. — Хорош! Ставь мелом крест.

Оказалось, мел Прохор оставил внизу…

Все началось сначала. Прохор насупился, но не перечил. Поставив крест, взял коловорот и принялся сверлить.

— Ай, ай! Прошка, дьявол, да что ж ты делаешь! Все глаза мне запорошил! Ай, батюшки! Лицо-то мне закрой сначала!

Странновато заворчав, Прохор слез и прикрыл отца полотенцем. Сверление продолжалось.

— Ох, батюшки, задыхаюсь! Уморил… — глухо забубнил под полотенцем дед.

— Терпи, отец, кончаю, — деревянно отозвался Прохор.

Снимая полотенце, он не заметил ни одной крошки опилок и насупился.

Дед хватал воздух криво отверстым ртом.

— Уморил. Чуть не задохся… — Открыл глаза, деловито оглядел балку. — Ввертывай крюк!

Прохор неохотно полез на стремянку.

Дед с интересом следил за работой, подавая под руку советы, от которых у Прохора выступала пена в углах губ.

— Таперича, — весело крикнул дед (обычно так он это слово не произносил), — таперича, — вкусно подчеркнул он, — бери блок и крепи к нему веревку. Вяжи мертвым морским узлом.

— Отец, — хрипло, но смиренно ответил Прохор, — ты знаешь: я во флоте не служил и морских узлов вязать не умею.

— Иди сюда, — счастливо сказал дед, не заметив напряженного тона сыновнего голоса. — Просунь в дырку блока. Теперь захлестывай. Да не так! Двойной петлей! Не туда. Эх, Прошка, не плавал ты на барках — сразу видно!

— Не плавал, отец.

— Ну, подхлестывай и затягивай. Да сильней. Наперекос и крепче! — Почти стонал от восторга дед.

Блок подвязали.

— Теперь, знаете да, нужно примерить петлю мне под поясницу… — Он подумал и добавил с веселостью: — Но чтоб и под мышки!

Прохор в бессчетный раз полез под потолок и пропустил веревку через колесико блока, потом один конец отнес на середину горницы и захлестнул за спинку стула, а на другом принялся вязать петлю.

Едва петля была готова, дед, словно специально готовился к окончанию работ, застонал на весь дом:

— Ох, надо опростаться! Ай, терпежу нет! Мать, тащи судно! Прошка, налаживай петлю!

Веревку подвели под поясницу.

Раздался крик боли:

— Да как же ты меня подымаешь, дьявол! Как на дыбе…

Веревку отпустили.

— Заводи петлю под мышки, — совсем спокойно, с любопытством порекомендовал дед.

Петлю перевели под мышки.

— Теперь добро́! Тяни! Мать, ставь судно!

Прохор потянул с такой силой, что дед взвился под потолок; бабушка ловко кинула на кровать судно. Больного посадили.

— Вот добро́ так добро́! Какая штука-то: ни рукой, ни ногой не двинул — и без боли сел…

Поглядывая на родителя, Прохор в изнеможении крутил цигарку.

Постучались в уличную дверь. Бочком глянул с порога Парфен.

— Здоров, Касимыч! Али захворал?..

— Тяжело захворал, — мрачно подтвердил Прохор.

Дед, уже совершивший что требовалось, мельком поздоровался с Парфеном и бодро продолжал отдавать команды:

— Прошка, тяни! Мать, выноси! Дашка, подтирай!

Парфен робко топтался, разглядывал приспособление под потолком, не понимая, что происходит.

— Прошка, вира помалу! Опускай.

Вира получилась не совсем удачно — дед упал на перину.

— Прошка, дьявол, уронил! Все кости поломал, подлец!

Парфен отступил поближе к двери. Едва сдержавшись, Прохор бросил веревку и дрожащими руками стал закуривать.

— Парфен, друг великий, иди сюда! — Крикнул дед со слезой в голосе. — На тебя одного надёжа. Помоги, друг, улечься на смертном одре, знаете да… Я тяжело и, по всей видимости, безнадежно болен. Все меня бросили, все отказались, один ты остался, друг…

Услышав такое, Прохор примял валенком только раскуренную самокрутку и, с трудом сдерживаясь, медленно прохрипел:

— Отец, хватит шута валять. Нехорошо куражиться над людьми.

Выдержка изменила ему; сам того не желая, он сжал кулаки и пошел к кровати. У него и мысли не было пускать их в ход, но вид его добра не обещал.