В пору скошенных трав

— Я тоже так думаю. Значит, эта задачка решена. — Помолчал, оглядел ребят. — Теперь давайте-ка прикинем наши силенки. Кто сможет работать? Нет-нет, не кричите, а подумайте сначала… Питаетесь вы не по-плотницки — сразу видно, и работенка предстоит не из легких. Пчелин, вот бумага, карандаш — записывай к себе в бригаду. — Прошелся по сцене, постукивая доски то костылем, то носком ботинка, вернулся. — Еще вот что, десятые, я ведь свои условия не сказал. А ты, Пчелин, артельщик, а об интересах артели забыл, не поторговался, как положено, не выставил требований. Сейчас будем рядиться, а когда срядимся — начнем запись. — Он спустился вниз и присел на край сцены. — Мои условия такие: всякому работающему по оборудованию газоубежища обещаю дополнительный завтрак: порцию хлеба и чай. Это первое. Второе: обрезки досок и опилки можете брать себе домой для топки. Ну, вот и все, чем школа располагает.

— Да это ж мировые условия, Владимир Петрович! — забасил Малинин.

— Не сказал бы, что «мировые», но чем богаты, тем и рады. А теперь записывайтесь.

Тут же разделились на две бригады, чтоб работать через день до начала уроков, с утра.

Когда прошла горячка первых минут, Егор, никогда не ходивший на виду, слегка поежился про себя — не слишком ли размахнулся, не наобещал ли невыполнимого… Но вспомнил разодранный угол заводского склада и как сначала помогал плотникам, а потом и сам стал затесывать брусья, делать врубку, выбирать гнезда, ставить стропила, — и вернулась уверенность.

4

Собрались с утра, как уговорились. Из восьмерых пришли шестеро. Егор очень этим огорчился и ждал, что Владимир Петрович станет упрекать. Но тот встретил их приветливо и даже не упомянул о непришедших.

Перво-наперво направились в кладовую, где с довоенных времен хранились инструменты для уроков труда. По счастливой случайности, в школе было столярное дело.

— Как инструмент? Подходящий ли? — несколько неуверенно спросил Владимир Петрович.

Неуверенность эта смутила Егора. Директор советовался с ним как с мастером, и другой опоры, другого советчика у него не было. И тогда Егор понял, что сейчас только сам может успокоить Владимира Петровича, дать ему уверенность. И тяжесть самостоятельного решения навалилась тревожным грузом, но тревожность эта, как ни странно, была сродни радости. Осмотрел полки с инструментами.

— Все в порядке, Владимир Петрович, все есть!

Директор вытирал лоб платком, и, услышав слова Егора, облегченно расправил складки лица.

Все сложили в два деревянных ящичка для инструментов, чудом уцелевших с довоенных времен (не пустили на топливо!), и потянулись по лестнице в зал.

Сцена была сработана на совесть. Егор выискивал местечко, где поудобней поддеть ломиком, — и не находил.

Ребята стояли внизу, а Владимир Петрович по обыкновению присел на край, прислонив костыли к колену.

— Как оцениваешь работу старых мастеров, Пчелин? Умели, а? Запоминай, чтоб после войны так же восстановить. Чтоб не хуже…

Когда ж будет «после войны»?.. И как хорошо звучат эти слова: «после войны» — слушал бы без конца… Опомнившись, Егор увидел, что бессмысленно стоит посреди сцены спиной к залу.

— Отдери-ка плинтус, Пчелин, там должны быть щели, и подденешь, — посоветовал директор, и Егор поругал себя, что сам не догадался.

Плинтус поддался со скрипом и визгом, будто заплакал, и стало жаль старой сцены. Запахло залежалой пылью, чем-то домашним, разоряемым… Вспомнилось, что так пахло около дома, разбитого немецкой бомбой… Там, в переулке у Чистых прудов…

Первую доску они с Малининым тут же отодрали, и она тоже плакала, но вслушиваться было уже некогда.

Пока Семенов и Панков оттаскивали доску в зал, Егор и Малинин отдыхали — слишком много ушло сил. Прежде чем приняться за вторую, Егор сказал Старобрянскому, чтоб выдирал гвозди и складывал в ящик.

Тот растерянно пожал плечами. Егор подумал, что он по обыкновению шутит, однако Старобрянский сконфуженно сидел на корточках и трогал гвоздь пальцем.

К нему подошел Семенов, стал выбивать гвоздь, закашлялся от поднявшейся пыли, оставил молоток и отошел к окну, пытаясь унять кашель.

Старобрянский попробовал бить по гвоздю, но так неловко держал молоток, что гвоздь согнул и поранил палец.

Директор грустно покачал головой, навалился на костыли:

— Я пойду, десятые, у меня урок.

По дороге остановился возле Семенова, едва унявшего кашель, что-то тихонько ему сказал. Семенов понурился в ответ, но тут же упрямо направился к лежавшей на полу доске.

— Так ты будешь меня слушать или нет! — уже грозно прогремел директор. — Помогай переносить доски, и больше ничего! Пылью не дыши, понял? Пчелин, тех, кто не умеет, научи, как драть гвозди.

Недовольно и расстроенно застучал костылями по паркету. У самой двери обернулся, морщины сложились в улыбку.

— В двенадцать будет завтрак, Малинин, принесешь.

Сразу — резь в желудке, сжавшемся как варежка в кулаке. И голова закружилась. Но ведь будет, б у д е т  завтрак в полдень! А потом, в их смену, — второй завтрак! Руки уже не дрожат, и голова почти не кружится, и в желудке сосет вполне сносно — можно терпеть до завтрака.