В поте лица своего

Взбежал на самый верхний этаж. Свернул направо, в полутемный длинный коридор. Замелькали таблички на дверях: 58, 59, 60, 61… Вот и 77-й. Сердце мое так колотится, что его слышно, наверно, всем жильцам четвертого этажа. Да, так оно и есть. Открылась дверь семьдесят седьмого номера, хотя не стучал в нее. На пороге — Валя. На щеках вспыхнул и не хочет гаснуть, наоборот, разгорается все больше и больше румянец. Нет ни смущения, ни гнева. Неужели?.. Выходит, точную правду сказал мне дорогой мой товарищ Голота!

— Здравствуйте, Саша… Я услышала шаги в коридоре и сразу подумала, что это вы… Заходите. Рада вас видеть…

Перешагнул порог ее номера. Надо было протянуть руку, поздороваться как следует, что-то сказать. А я, чучело огородное, потерянно стою посреди комнатушки, оглядываюсь по сторонам и молчу. Платья, кофточки, брючки висят на спинке кровати, брошены на диван. Пудреница, большая расческа, флакон с духами, крошечные ножницы выложены на тумбочку перед зеркалом. Несколько пар летних туфелек выстроились у шкафа.

Молчу две, три минуты и не стыжусь молчать. Хорошо мне молчать. И ей, чувствую, не в тягость мое молчание. Даже лучше, догадываюсь, что ничего не говорю. Потом все-таки спрашиваю, сам не слыша своего голоса:

— Валя… вы, наверно, еще не успели пообедать?

— Нет, — отвечает. — А вы?

— Я тоже… Давайте вместе пообедаем. Моя мама мастерица готовить украинские борщи!

— А она… и на мою долю сварила борщ?

— Моя доля — ваша доля. Поехали!..

Вышли из номера. Быстро, чуть ли не бегом, пошли по коридору. Сели в машину, поехали. Выехав на Кировскую, я свернул не направо, а налево. Самая короткая дорога к моему дому лежит через центральный переход. Я же выбрал длинную — через северный. Мне хочется подольше побыть наедине с Валей.

— Куда же вы, Саша?

— Домой.

— А разве и так можно?

— Можно и вокруг земного шара объехать и попасть на улицу Горького, семь…

Проехали мимо автобазы, мимо Октябрьского райкома партии, мимо второй проходной, именуемой еще и доменной, мимо конного двора, мимо огромного пустыря, лежащего между горой и комбинатом. Я оглянулся назад и посмотрел вправо.

— Вот где-то здесь, в одном из пяти тысяч бараков, и родился Сашка Людников.

Валя посмотрела в ту сторону, куда я указал. Перевела взгляд на меня, улыбнулась:

— Историческое место. Людниковское поле…

— Людниковское поле? Звучит неплохо… А где, в каком месте, вы родились?

— В «Березках». В ту пору там была только одна большая улица.

— Она и теперь есть. Хотите посмотреть?

— Да.

Промахнули Кировскую и свернули направо. Миновали приземистый универмаг и выехали на крутую, зеленую, недоступную для солнца улицу. Громадные, с роскошными кронами тополя. Слева и справа двухэтажные коттеджи.

— Это она и есть, ваша улица. Где именно вы родились?

— Точно не знаю.

— А вы прислушайтесь к сердцу, оно вам подскажет.

Она тихо засмеялась:

— Молчит мое сердце. Другие у него заботы…

— Какие?

Валя покраснела. И, зная об этом, недовольная собой, ответила:

— Я думаю о том, как встретит Татьяна Власьевна…

«Березки» остались позади. Спускаемся к железнодорожной товарной станции. Свернули круто влево и поехали вдоль западного конца комбината — мимо листопрокатного-три, листопрокатного-четыре. И мимо особого царства-государства — калибровочного завода — проехали. И попали на северный переход. Он длиннющий: мосты, виадуки, вода, насыпи и рельсы, рельсы, рельсы. Отсюда, с перехода, хорошо видно, как идут один за другим поезда. От нас с металлом, цементом, железными изделиями. К нам с углем, рудой, лесом и прочими грузами.

— Где мы сейчас находимся? — спрашивает Валя.

Будь на моем месте кто-либо другой, он бы сказал: «На северном переходе». Для меня такие простые слова сейчас не подходят. На язык другие, песенные просятся. Я сказал:

— Мы находимся в преддверии нашего будущего.

Не высмеяла говоруна. Лицо серьезное, задумчивое. Понимает, что происходит со мной. Пытает себя: может или не может ответить мне полной взаимностью? Ну, и что ты выпытала, милая? Молчит. Не так ей все ясно, как мне. Ничего! Подождем…

Въехали на правобережную сторону, белую, чистенькую, многоэтажную. По улице Строителей спускаемся вниз. Слева промелькнули монументы: каменная палатка в натуральную величину, воздвигнутая на высоком фундаменте, мозолистая, увеличенная в тысячу раз ладонь горняка, в которой лежит глыба настоящей магнитной руды. Пересекли круглую площадь Орджоникидзе и попали куда надо. Моя родная улица. Арка, ведущая в сердцевину многокорпусного квартала. Деревья, большие, развесистые, как в старом лесу. Солнечные поляны. Качели. Волейбольные площадки. Привык я к своему двору. Но Валя первый раз видит наше приволье. Всплеснула руками:

— Ой, как тут у вас хорошо!

— Да? Не лучше других мы. Во всех кварталах правобережья имеются такие зоны отдыха. Всего вдоволь — зелени, воды, свежего воздуха, цветов и тишины…

Мы вошли в седьмой корпус, в седьмой подъезд. Все, кто был во дворе, смотрели на нас. Ладно, пусть смотрят. Со временем перестанут обращать внимание на то, что рядом со мной идет такая красавица. Привыкнут!