В позе трупа

Убедившись, что все идет своим чередом, Овсов вернулся в кабинетик, старательно задернул за собой простынку, открыл тумбочку стола. Сунув вглубь руку, пошарил там и вынул бутылку какой-то диковинной водки, подаренной сегодня залежавшимся больным. Тот наконец выписывался, уходил из больницы на своих двоих и счел долгом отблагодарить Овсова, тем более что знал — тот не откажется. А знал, потому что и Овсову как-то среди ночи приходилось угощать этого больного — ничего, кроме водки, в больнице в тот раз не нашлось обезболивающего. От чего-то другого Овсов, может быть, и отказался бы, сочтя подношение оскорбительным, но отказаться от бутылки сил в себе не находил. Да и не искал в себе этих сил, если уж говорить откровенно. Видимо, такой подарок затрагивал в его душе что-то важное и Овсов не просто брал, брал с благодарностью, искренне радуясь и простодушно дивясь замысловатым формам бутылок.

— Распутин, — озадаченно пробормотал Овсов, вглядываясь в бородатого мужика на этикетке. — Надо же, Распутин… Ишь бы! А Гриша, как мне помнится, предпочитал сладкие вина… бедный Гриша. — И Овсов с хрустом свинтил пробку с горлышка бутылки. И вслушался в хруст — и по этому, вроде бы незначащему признаку, можно было определить качество водки. Пробка свинтилась хорошо, легко, четко. И разрыв ее металлических перемычек тоже был приятен для уха. У Овсова всегда портилось настроение, когда пробку приходилось сковыривать ножом, вилкой, зубами, обдирая в кровь пальцы, и отбрасывать в сторону нечто жеваное, рваное, с торчащими во все стороны заусеницами. Но такое случалось лишь с отечественными бутылками, в которых плескалась странная жидкость, от которой тяжелели виски, судорожно колотилось сердце и сутками не проходила тянущая боль в желудке.

Овсов залпом выпил полстакана водки, прислушался к себе, осторожно поставил стакан на стол. Потом несмело, как бы стесняясь, взглянул на собственное отражение в окне и со вздохом откинулся на спинку стула.

— Ну вот, — пробормотал чуть слышно. — И хорошо.

— Добрый вечер, Степан Петрович. — Простыня на двери колыхнулась, и в просвете появилась девичья мордашка в белом больничном кокошнике. — Не помешала?

— А, Валя, — Овсов улыбнулся, не оборачиваясь. — Входи… Всегда рад тебя видеть.

— Да ну, рад видеть! Заливаете, Степан Петрович!

— Ничуть, — Овсов убежденно покачал головой, продолжая наблюдать за сестрой в оконном отражении. Валя прошла вперед, села на угол стола, выдавая тем самым их достаточно близкие отношения. Взяв стакан, понюхала, отставила в сторону, подальше от себя. — Хочешь выпить? — спросил Овсов.

— Нет… Дрянь какая-то.

— Да, водка неважная, — согласился Овсов и, поколебавшись, осторожно положил ладонь на Валино колено, которое вызывающе светилось прямо перед его глазами.

— Не позовете, не пригласите, — проворчала Валя, запустив пальцы в его волосы.

— Прекрасно знаешь, что я всегда тебе рад… Когда бы ни пришла.

— А я хочу слышать зов. — Валя с дурашливой капризностью выпятила губы.

— Ты его слышишь.

— Не всегда!

— Понимаешь, — Овсов провел рукой по ее бедру, но, когда хотел убрать ладонь, Валя ее задержала. — Понимаешь… В определенном возрасте мужчина уже не может вот так запросто что-то там намекать красивой девушке. Поблажка нужна, посыл какой-то…

— И какая же тебе еще нужна поблажка? И какой же тебе еще нужен посыл? — Она легко перешла на «ты». — Ты должен знать, Овсов, что возраст, которого ты опасаешься… Еще не наступил. Для тебя еще не наступил.

— Виноват, — пробормотал он. — Исправлюсь.

— Торопись, Овсов.

— Хорошо, — кивнул он. — Сегодня… Останешься? — Он невольно посмотрел в сторону узкой кушетки и тут же, поняв, что девушка заметила его воровской взгляд, густо покраснел, но взял себя в руки и спросил с улыбкой: — Или как?

— Что же мне остается… Зов прозвучал… Надо как-то откликаться. — Она взъерошила седые волосы Овсова, спрыгнула со стола. — Пойду на последний заход, там где-то в семнадцатой бабуля причитает…

— Пусть причитает, — обронил Овсов. — Ей так легче.

— Может, кольнуть ей чего-нибудь?

— Кольни.

— А чего кольнуть-то?

— Это не имеет значения… Ей важно, чтобы вокруг немного посуетились, побегали, — проговорил Овсов как-то отстраненно, думая о своем.

— Помрет бабуля?

— Нет. — Овсов обернулся на стоящую за его спиной Валю. — Во всяком случае, не скоро. Она еще лет десять будет постанывать, покряхтывать, попукивать… Родня привезла ее, чтоб хоть немного отдохнуть, дух перевести… Ты заметила, какой у нее аппетит? — усмехнулся Овсов. — Обрати внимание. Трех хороших мужиков прокормить можно…

В коридоре простучали быстрые частые шаги и смолкли у двери ординаторской. В больнице знали об отношениях хирурга и медсестры и вот так с ходу распахнуть дверь в ординаторскую не решались. Ничто не изменилось в позах Овсова и Вали, они не сделали ни единого движения, но между ними сразу появилась какая-то отчужденность. Теперь, кто бы ни вошел, он увидит лишь руководителя и подчиненного. И ничего больше. Занавеска отошла в сторону, и вместо фиолетового штампа появилось встревоженное лицо пожилой женщины.