В позе трупа

— Будут, — слукавил Пафнутьев, не решившись сказать об отпечатках пальцев на куртке убитого, в отделении у Шаланды, и подумал — из сейфа документы надо срочно убрать, не то пропадут. — Будут, — повторил Пафнутьев.

— Вот когда будут, тогда и бери его, касатика. Тогда и сажай его в камеру смертников. А сейчас… Оформляй драку в ресторане и отпускай. Это важно для тебя ничуть не меньше, чем для меня. Грядут перемены, Паша.

— Как?! Опять?!

— Я же попросил тебя — кончай хохмить. Я говорю о переменах в нашей с тобой жизни. Как тебе этот кабинет? Нравится?

— Ничего помещение, — Пафнутьев окинул взглядом прокурорские апартаменты. — Зеркал маловато.

— Когда вселишься — добавишь.

— Неужели такое может быть? — захлебнулся Пафнутьев от счастья.

— К тому идет, Паша. И вот что я тебе еще скажу… Такие шансы в жизни случаются не слишком часто, можно сказать, что с каждым отдельным человеком они случаются только раз. Или сейчас, или никогда. Взгляни наверх… Там сидят люди, которые в нужную минуту сделали правильный выбор, поставили на ту лошадь, на которую нужно было ставить. Других достоинств у них нет, на этот счет никто не заблуждается. Кто-то назовет их выбор преступным и будет прав. Я даже готов согласиться — некоторые совершили криминальный выбор. И лошадь, на которую они поставили…

— На жеребца они поставили. На сивого мерина.

— Пусть так, Паша, пусть так. Но он почему-то выигрывает, этот сивый мерин. А умные, тонкие, справедливые, законопослушные граждане, озабоченные судьбой России, почему-то ничего не могут с ним поделать. Ты не знаешь почему?

— Знаю. Потому что он наш клиент?

— Может быть. Но пока — мы его клиенты. И он нас дрючит, как хочет. И оставим это. Мы договорились?

— Да, — как-то слишком уж легко ответил Пафнутьев. И этим заронил в душу прокурора новые сомнения.

— Точно?

— Сегодня же твой клиент будет на свободе.

— Сейчас, — тихо, но твердо повторил Анцыферов, исподлобья глядя на Пафнутьева.

— Сегодня, — тоже тихо, но не менее твердо ответил Пафнутьев. — Надо же хоть немного уважать контору, — он окинул взглядом стены прокурорского кабинета. — Проведем необходимые процедуры, составим бумажки, подпишем… Вынесем постановление, обоснуем его — и, как говорится, на все четыре стороны. Все это произойдет сегодня. В пятницу. День короткий, но мы успеем. Твой приятель еще проведет вечерок в ресторане. Если у него не будет более важных дел.

— Пусть так, — согласился Анцыферов без подъема. — Паша… Но это твердо? — Не мог, не мог он до конца доверять Пафнутьеву, постоянно ждал от него какого-то кандибобера, постоянно вынужден был перепроверять. На явном предательстве его не ловил, но своеволие ощущал постоянно. — Я могу доложить?

— Я бы не торопился на твоем месте, Леонард. О чем ты сейчас доложишь? Что со мной поговорил? Несерьезно. Доложишь, когда человек будет на свободе.

— Тоже верно.

— Прекрасная погода, не правда ли? — Пафнутьев показал на окно, в котором едва ли не впервые за последние несколько дней проглянуло осеннее солнце. Желтая листва делала свет золотистым, праздничным, даже каким-то обнадеживающим. И улыбался Пафнутьев широко и откровенно, как человек, который поймал ближнего на некрасивом поступке, но великодушно простил его.

— Да, ничего погода, — смешался Анцыферов, поняв улыбку следователя.

Пафнутьева он проводил взглядом, полным недоверия и сомнений.

* * *

Дубовик превзошел самого себя по оперативности. К тому времени, когда Пафнутьев вернулся в кабинет, он успел провести два опознания со всеми формальностями. Андрей съездил за Викой, привез ее на машине Пафнутьева, и она бестрепетной рукой указала на Амона, как на человека, который пытался изнасиловать ее в лифте и только вмешательство соседей спасло ее от надругательства. Именно в таких выражениях Дубовик изложил все происшедшее. Вика не возражала, а возражения Амона не произвели на следователя слишком большого впечатления.

— Было? — спросил Дубовик. — Было. А о том, расстегивал ли ты ремень, спускал ли ты штаны или они сами с тебя сползли — обо всем этом расскажешь судье, если он тебя об этом спросит.

— Нехорошо говоришь, начальник, — ворчал Амон, посылал на Вику свирепые взгляды, всхрапывал от обиды и оскорбления, но что-то произошло с ним — чем дольше он находился в прокуратуре, тем становился как-то беспомощнее.

Потом в кабинет вошел старик, который видел убийство, происшедшее у его машины неделю назад. Он, правда, оговорился, что не может твердо назвать Амона убийцей, но подтвердил, что из трех предъявленных ему для опознания человек на убийцу похож только Амон. Протокол подписал, а уходя, еще и пригрозил Амону пальцем, будто действительно дворового шалуна отчитал.

— Поговорим, папаша, — пообещал ему на прощание Амон. И старик, уже собравшийся было уходить, вдруг взвился. Вернулся от двери, подошел к Амону.