В присутствии Бога (100 писем о молитве)

Я отметил в вашем письме, дорогой друг, короткую фразу, которую не могу оставить без внимания: «Я больше не имею права молиться». Не существует состояния, допускающего такое утверждение. Никто никогда не бывает лишен права воззвать к своему Богу. Каким бы виновным, каким бы падшим ни был человек, будь он лишен всех гражданских прав или даже отлучен от Церкви, пока в нем есть дыхание жизни, никто не может отнять у него права молиться. «Как я могу обратиться к Богу, — прибавляете вы, — если у меня нет мужества решиться на разрыв, который вернул бы мне Его дружбу?» Но даже и вопреки такому плачевному состоянию вы можете, вы должны воздавать хвалу Богу за Его совершенства, за дивные Его дела, признавать через поклонение Его верховную власть, даже если в какой-то области вы ею пренебрегаете на практике; вы должны просить, даже если вы не исполняете Его волю, чтобы наступило Царствие Его, и молиться за других. Сделайте еще один шаг, который бы приблизил вас к возвращению Его дружбы. У вас нет сил, чтобы совершить то действие, которого Он ждет от вас? — Ну, что ж! Но почему вы не попросите у Него этих сил? Вы скажете: «Я не хочу, чтобы Он мне их дал»? — Просите же тогда, чтобы вы захотели просить их у Него! Скажите, как некий добрый молодец однажды: «Воистину, Бог не горделив!». Как это верно! Ведь это мы горделивы и находим унизительным быть вынужденными молиться, чтобы «испросить желание» быть исцеленными от нашего порока. Убогая молитва! — но, между тем, она уже составляет живую связь меж человеком и Богом. Если вы согласитесь ее творить, она доставит вам желание, которое повлечет за собой прошение. И вместе с прошением к вам придут силы, и силы совершат необходимый разрыв, и благодаря этому разрыву и прощению Божию возродится ваша дружба с Господом. Позвольте мне, чтобы не дать забыть вам мой урок, завершить его рассказом об одном примечательном происшествии.

В XIX веке, в одном маленьком английском городке, после многих месяцев работы, завершалось строительство огромной фабричной трубы. Последний рабочий спустился с вершины трубы по деревянным лесам. Все население маленького городка собралось, чтобы отметить событие. И прежде всего, чтобы присутствовать при разрушении громадных лесов. И вот, едва только эти леса обрушились при общих возгласах и смехе, как вдруг все с изумлением увидели, что на вершину трубы выскочил один рабочий, который, оказывается, заканчивал какую-то работу внутри трубы, и потому остался незамеченным. Все пришли в ужас… Сколько дней понадобится, чтобы воздвигнуть новые леса, а рабочий за это время погибнет от холода, если не от голода! Его старая мать рыдала здесь же… Но вот она внезапно отделяется от толпы, делает знак своему сыну и кричит ему: «Джон! снимай носок!» Собравшихся охватила скорбь: несчастная женщина лишилась рассудка! Она настаивает. Чтобы не огорчать ее, Джон исполняет ее просьбу. Тогда она снова кричит: «Потяни за кончик нитку!» Он подчиняется, и вот у него в руках оказывается внушительных размеров клубок шерсти. «А теперь — бросай его сюда, и крепче держись за кончик!» К нитке привязали бечевку, Джон подтянул ее к себе, затем к бечевке привязали веревку, к веревке канат, и подняв к себе канат, Джону не оставалось уже ничего больше, как закрепить его как следует и спуститься по нему под радостные клики толпы. Убедил ли я вас устремить к Богу шерстяную ниточку? — Как бы я этого желал! И я испрашиваю этого у Бога, в силу всей моей дружбы к вам.

24. «Грех мой всегда предо мною»

Я воспользовался каникулами, чтобы посетить одного очень старого и весьма почтенного священника, живущего в провинции. Он парализован и не покидает больше своей комнаты, но из кресла он видит верхушку своего старого собора и непрестанно молится. Трудно определить чувство, которое я испытываю в его присутствии. Он словно бы излучает некую исключительную чистоту, которая пронизывает и вас. Чистота эта исходит от него, но не он ее источник: это излучение Чистоты Божией сквозь существо, ставшее прозрачным. Слушая его, я спрашивал себя, как ему удалось достичь такой прозрачности. Одно слово представилось мне: смирение. Действительно, он очень часто упоминал о своем «убожестве», с весьма примечательным оттенком покоя, доверия и радости.