В прорыв идут штрафные батальоны

— А воевать как думаешь?

— Как все.

— Как все — это не для штрафного батальона. У нас, к сожалению, по-всякому случается.

— Во всяком случае, в плен не сдамся. Лучше смерть на месте, чем медленная подыхаловка.

Закурдяева Павел, хоть и не без внутреннего сопротивления, посчитал возможным числить в резерве на замещение должностей командиров отделений. А вот Шкаленко — гниль. Мало того, что патологический трус, но еще и назойливо лебезящая, крайне неприятная личность. Суетливый, добровольно унижающийся лакей, с восторженной благодарностью опережающий любой посыл, исходящий от повелевающей руки. Всегда готов вываляться в пыли и вылизать то место, на которое укажет хозяин-барин. Колычев еще только руку в карман за сигаретами запустил, а он уж с коробком спичек наготове застыл.

— Не получал я повесток, гражданин командир роты. Понимаете, какая несправедливость… Ждал, ждал, а их все нет. Дай, думаю, хоть дровишек семье на зиму заготовлю. Поехал к куму в село, да там и приболел. В больницу не взяли — мест нет. Кум меня на покосы вывез. Там бабка одна была, травками лечила. Только не помогли травки-то. Хуже мне стало. А тут заградчики прочес делали, нашли меня, как вроде от мобилизации уклоняющегося. А я им и сегодня благодарен. Хоть в больницу попал…

— Ну и что в больнице?

— А что в больнице? — Шкаленко пригорюнился. — Хороших врачей всех по госпиталям разобрали, одна бестолочь осталась. Так и не смогли правильный диагноз поставить…

— Похоже, правильный диагноз вам трибунал поставил. Правильно я вас понимаю, Шкаленко? — с нескрываемой издевкой вопросил Павел. — Штрафной санаторий для полного излечения вам прописал, да?!

— Зачем вы так, гражданин ротный, — обиделся Шкаленко. — Я правду вам говорю. Мне и в трибунале сказали, что по состоянию здоровья, может, должность писаря при штабе найдется, как я лейтенант запаса, грамотный, или санитаром, раненых в госпиталь сопровождать. Не поможете? — он выжидательно прищурился.

«Молодец! На ходу подошвы режет!» — восхитился про себя Павел, настраиваясь на волну уничижительной, обструкционной приподнятости.

— Опоздали, Шкаленко. Свято место пусто не бывает. А о лейтенантском звании забыть надо, с вашей болезнью оно несовместимо.

— А вы меня к себе возьмите, — намеренно не замечая иронии, оживился Шкаленко. — Поставьте постоянным дежурным в землянке. Мало ли какие разговорчики между собой штрафники ведут. И вас ругают, и угрозы бывают. И на советскую власть клевету пускают, а вы все знать будете. Вот, к примеру, сегодня утром взводный втихаря у блатняков самогонкой опохмелялся, а Ракитин, ну тот, что его поил, на вас ругался. Ротный, говорил, сам вчера зэком был, а сегодня нас под расстрел сдает. Сволочью обзывался и грозился вас на перо поставить.

А взводный тоже хорош гусь, хоть бы слово поперек возразил. Я все видел, от меня не утаишься…

— Опять опоздали, Шкаленко, штат стукачей в роте тоже заполнен, — посочувствовал неудачнику Павел, одновременно отмечая про себя: находка для «Смерша». — И, пожалуй, на этом с вами закончим. Можете быть свободны. Позовите ко мне Огарева.

— Напрасно вы, гражданин ротный, напрасно, — поднимаясь с места, посокрушался Шкаленко, с видимым сожалением поглядывая на Колычева. — Я могу пригодиться, очень даже…

Огарев оказался парнем ершистым и норовистым, к доверительности не расположенным.

— Все мое при мне. Больше никого не касается, — четко определил он свой настрой, уклоняясь поначалу от предложенного Павлом разговора по душам. — Все точки над «i» в личном деле расставлены.

— С личным делом знаком. Хотелось бы знать, как на самом деле было.

— По совести было. Врезал, и не жалею.

— Совесть ошибиться не могла?

— Моя — нет.

— Почему же она у тебя у пьяного проснулась, а у трезвого спала?

— Не в пьянке дело, ротный… Не надо.

— Кто был старший по званию?