В прорыв идут штрафные батальоны

Сосредоточившись на отборе и расстановке вероятных кандидатур, не услышал появления за спиной Грохотова. Егор молча, без доклада прошел к столу, тяжело, как больной, опустился на стул. Надо произойти чему-то чрезвычайному, чтобы Грохотов по собственной инициативе к командиру на разговор пожаловал.

Павел приготовился слушать.

— Вы, гражданин ротный, хотите, чтобы мой взвод боевой приказ мог выполнять?

— ?

— Тогда заберите от меня двоих бандюг. Хоть к стенке тварей ставь, всю дисциплину во взводе разлагают. Банда Махно какая-то, а не взвод…

— А вы кто в этой банде, Грохотов, — атаман, командир или сбоку припека? У вас власти не хватает дисциплину навести?

— Не хватает, — насупливаясь, возразил Грохотов. — Если только бошки поотрывать… А человеческого языка не понимают.

— И кому, по-вашему, я этот подарок должен преподнести. Маштакову? Ведищеву?

— А хоть кому. Христом богом прошу: заберите бандюг. Тогда и дисциплину спрашивайте.

— Слушай, Егор, — перешел Павел на «ты». — Вот ты говоришь — банда. Ну, неправда же. Смотри сюда, — постучал он пальцем по списку личного состава, — у тебя во взводе — двадцать три штыка. Из них трое — бывшие члены партии, девятеро — комсомольцы. Это же сила. Работай с людьми, формируй здоровое ядро.

— Одно название, а не члены партии. Пикнуть боятся.

— Раз боятся — значит, опоры в тебе не видят. Я с этого начинал. Сплотить людей вокруг себя надо, уверить, что без защиты не останутся. Ты вообще-то с людьми говорил, обращался к ним? Ведь не говорил… В одиночку пыжишься.

— Слова все это. А дисциплина сейчас нужна.

— Отправь под арест суток на пять.

— Лыко да мочало, начинай сначала. Забери, ротный. У тебя во взводе бандюг не осталось. Я знаю.

— Придут с пополнением, распределю, чтоб у всех поровну было.

— Забери этих. Не доводи до греха.

— Других вариантов нет?

— У меня нет.

— Тогда шлепни.

— Как это?

— Да так, молча. Как комбат делает. И рецепт один: до первого боя числить в строевке.

— Сравнил с комбатом. А мне опять под трибунал, что ли?

— Не будет никакого трибунала. Все равно дальше штрафного посылать некуда.

Грохотов, насупясь, уставился на Павла недоверчивым прищуренным взглядом, словно хотел разглядеть в нем подтверждение тому, что услышал, и убедиться, что не ослышался и понял все правильно. Несколько секунд он боролся с сомнениями, привыкая к мысли, что ротный, оказывается, не только допускает, но и прямо указывает путь, свернуть на который он как раз и опасался.

— Доведут — и шлепну! — наконец с мрачной решимостью пообещал он, выставляя на стол пудовые кулачищи. — Все равно конец один.

* * *

— Ротный! Мужики! — тонкий, срывающийся от возбуждения голос Туманова врывается в блиндаж, поднимает с мест его обитателей, прежде чем сам он, ошалелый, задохнувшийся от бега, вваливается в тамбур. — Мужики! Там бабский этап прибыл. Айда смотреть!

Богданов с дымоходным коленом в руках поднимается от приспосабливаемой под буржуйку металлической бочки.

— Поосторожней на поворотах, дядя, — в обычной своей грубоватой насмешливой манере предупреждает он. — Какие еще бабы? Чего мелешь-то?

— Ниче не мелю, — обиженно шмыгая носом, возражает Витька. — Бабы. Штук сорок Штрафнички. Счас на площадь их, к штабу, повели, своими глазами видел.

— Тебя вообще-то куда посылали? Мы тут ждем, ждем… — Сохраняя напускной придирчивый тон, за которым в другой раз последовала бы словесная перепалка, Богданов, однако, бочком подвинулся к висевшей на гвозде шинели, поправил под ремнем складки гимнастерки.

— Точно своими глазами видел или сорока на хвосте принесла? — появляясь в двери, требовательно переспрашивает Павел, не менее остальных заинтригованный Тумановеким известием: до сих пор о женщинах-штрафничках слышно ничего не было.

— Как есть своими. Вот те крест!… — Витька истово перекрестился.

— Ну, смотри, если что, — пригрозил Павел. — Богданов тебя точно любить Родину научит, а я сделаю вид, что не заметил.

На площадь к штабу отправились втроем. Тимчука Павел оставил на хозяйстве, приказав вызвать к его приходу Ведищева.

Дождь прекратился, после полудня разъяснило, заметно потеплело. Витька, поспевая следом с Богдановым, все частил и божился, уверяя, что говорит как есть чистую правду, ничего не сочиняет — вот увидите! — а Богданов, занудливо противясь, грозился в ответ праведной местью, если тумановская простота снова окажется на поверку пустым брехом.

На площади у братской могилы уже толпился и гомонил любопытствующий народ. Все поглядывали в сторону штаба, где против крыльца стояла коротенькая — человек двадцать — шеренга солдатского строя. И правда женского.

— Во, бабы! Видите? — обрадовался за спиной Туманов. — Чё я говорил?

Приметив издали в одиночку перекуривавшего соседа — командира первой роты капитана Федора Корниенко, Павел направился к нему.

— Что за цирк?

— Медперсонал. Санинструкторы.

— Тьфу, черт! А мне сказали — штрафнички.

— Кто тебе такое сбрендил? Кстати, с тебя причитается.

— Заглядывай после отбоя. Сто грамм наркомовских, так и быть, выставлю.