В прорыв идут штрафные батальоны

За Маневичами в направлении лесозавода еще слышалась незатихающая стрельба, а в самом селе все было кончено. Сопротивлялись фашисты до последнего. Видно, знали, что перед ними штрафники и что штрафники пленных не берут. Некоторые подворья пришлось брать жарким штурмом. В селе полыхало сразу несколько пожаров. Место сбора поэтому — солдатские блиндажи и землянки, выстроенные по берегу мшистого родникового ручья чуть ниже деревенской околицы.

Немцы все-таки аккуратисты. Дорожки перед блиндажами выведены ровные, словно по линейке, около входа у каждого поленницы напиленных и наколотых березовых дров, групповые умывальники под навесами. Все продумано, обустроено, подчинено строгому порядку.

В блиндажах, правда, успели побывать пронырливые штрафники, и теперь повсюду валялись выпотрошенные ими солдатские чемоданы, ранцы, посылочные ящики, обрывки оберточной бумаги.

Сюда подтягиваются вышедшие из боя его бойцы. Из взводных — только один Махтуров. Целый, невредимый, без единой царапины. И потому будто бы виноватый.

— Заговоренные мы с тобой, что ли? — говорит тоном, каким открывают для себя нечто неприятное, не оправдавшее ожиданий и приходится больше сожалеть, чем радоваться.

И Павел его понимает. Штрафники идут в бой не за тем, чтобы умирать, но и не за тем, чтобы выходить из него бескровным. Ранения ждут. Желательно легкого. И Павел тоже не исключение. Много ли осталось в батальоне таких, как они с Махтуровым, для кого судьба могла бы и расщедриться на такой подарок?

О судьбе Маштакова, Грохотова и Ведищева Николаю ничего не известно. Павел приказывает ему взять людей, ловить метавшихся по селу лошадей с повозками, собирать раненых. Протопить под них несколько блиндажей.

Сам остается ждать других взводных. Неужто никого в строю больше не осталось?

Но первым, однако, объявляется командир седьмой роты Заброда. Отказывается верить своим глазам:

— Колычев! Живой! А комбату доложили, что свалили тебя в траншее. Велел прояснить.

— Свалить-то свалили. Прикладом в шею так долбанули, что пришлось поваляться. Саднит, зараза, но жить можно. А ты-то как — ранен? — указывает он на распоротый рукав шинели ротного, из-под которого виднеется окровавленный бинт.

Заброда поправляет раненой рукой кобуру пистолета.

— Ерунда, царапина. Через неделю заживет, как на собаке. Драпанула немчура аж до Никольского.

Опять по болотам до них добираться придется. У меня Гатаулин был. Комбат приказал здесь закрепляться. Боевые охранения выставлять. Раз жив — действуй. А я побегу. Федора Корниенко ранило. Балтус приказал его людей в свою роту забрать. Да их и взвода-то не наберется.

— Как Федор?

— Плохо. Две пули в живот. Ты пошли своих славян, пусть лошадей поймают, а я людей подброшу. Раненых собрать надо, пока не замерзли. А то когда еще до них очередь дойдет.

— Уже послал, землянки протапливаются.

— Тогда бывай!

— До встречи.

Ведищев объявился. Шинель нараспашку, правая рука на перевязи.

— Узнал, что жив, пришел попрощаться! Повезло мне, ротный. Счастливый билет вытащил, — легкий хмель удачи кружил ему голову. — А рука — что? Полежу в госпитале, может, и действовать будет. А нет — так хрен с ней, и без нее проживу. Снявши голову, по волосам не плачут.

— А Маштаков, Грохотов? О них что-нибудь знаешь?

— Убиты, — сник Ведищев. — Маштакова свои же срубили. Может, Сачков и срубил, говорят, сам за пулеметом лежал. А Грохотов на автоматную очередь в траншее нарвался. Наповал. Маштаков еще жив был, я пока санитаров нашел, а он все… Жаль мужика. Ни за понюх табаку сгинул…

— Ладно, пошли в землянку. И твою вольную отметим, и мужиков помянем.

— А ты как? Маленичи взяли. Тебя тоже представят?

— Маленичи взяли. А там — как комбат решит, так и будет.

— Слышь, Павел, а если откровенно: не стукани сзади пулеметы — драпанули бы наши орлы. Чего б тогда было?

— Если б драпанули, и не было сзади роты Заброды — могли нас немцы и смять. Но если уж рота Заброды готова была подняться в атаку, то стрелять по своим не обязательно было. Рукопашной немцы бы не приняли, и мы бы на их плечах ворвались в окопы…

Павел не договорил. Мощный взрыв потряс округу. Так рвануть могли только боеприпасы. И верно, бросив взгляд в сторону штабеля из ящиков с минами, увидел на их месте густой столб дыма. Осколки долетели даже до блиндажа, вгрызлись в накатник Упал на склоне один из трех связистов, тянувших линию полевого телефона.

Все, кто находился поблизости, втянули головы в плечи. Кое-кто сиганул в блиндажи.

В бою о смерти не думается. А вот после боя жизнь дорожает. Каждому шороху солдаты кланяются, каждого звука сторожатся. Павел оглядел свое воинство. Настороженным взглядом следят за ротным. Ждут команды. Приказал построиться повзводно. Пересчитал коротенькие шеренги: три, семь, одиннадцать, восемь. Плюс пятеро с Махтуровым собирают раненых и трое бойцов протапливают землянки. Итого тридцать восемь бойцов. Вместе с ним — тридцать девять.

— Это все, больше никого нет? — спросил по привычке, не для того, чтобы услышать ответ. Ясно и без того, что да, ждать больше некого.

Строй и не ответил.