В прорыв идут штрафные батальоны

После Нового года жизнь в батальоне потекла обычным для тыла чередом. Комбат не зря указал Колычеву на дисциплину, и Павел строго придерживался установленного распорядка дня. В других ротах штрафники на тактических занятиях «давили сачка», травили байки, ожидая постановления Военного совета фронта о снятии судимости и переводе в другие части, а вторая рота отрабатывала программу учений полностью, без отступлений и послаблений.

— Как только тебя не костерят мужики, — признался однажды Махтуров, — и дракон, и дрочила, и урод. Может, не стоит гусей дразнить? Стариков-то чего муштровать? Придет пополнение, тогда и отрывайся на полную катушку.

Но Павел стоял на своем. И ждал. Андрианов его не беспокоил, сам он к нему дороги не находил. Но кое-кто из штрафников в особом отделе побывал. Кто на что подписался?

Наконец, в середине января поступил в штаб батальона приказ маршала Рокоссовского по войскам фронта, в котором объявлялась реабилитация штрафников, представленных к снятию судимости, с предписанием прибыть на пересыльный пункт армии. Получить назначения и убыть к новым местам службы.

Колычев с Упитом как раз в штабе, с докладами, у комбата находились. Смогли первыми, воочию, ознакомиться с постановлением Военного совета фронта и приказом командующего фронтом.

В списке счастливчиков — тридцать семь фамилий.

Жадно пробежался глазами по поименному столбцу. Ни Махтурова, ни кого-либо еще из второй роты в списке не увидел. Себя тоже.

Отказываясь верить, но уже понимая, что верить надо, шагнул на тяжелых, непослушных ногах к столу начальника штаба Сухорука.

— А что же с моими? Моих почему-то ни одного нет?

Сухорук взял в рот беломорину, но не для того, чтобы закурить.

— Все представления от второй роты комбатом были отклонены. Скажи спасибо, что медаль получишь.

— Спасибо! — Павел швырнул листок на стол.

Тщательно сохраняемое спокойствие разлетелось вдребезги. Еще не сознавая, что сделает в следующую минуту, мимо сочувствующих глаз Упита, выскочил в коридор. Бился и рвался в нем голос Ульянцева: «Не знаешь ты комбата!»

Махтуров только глянул ему в лицо, когда он ввалился в землянку, и все понял без слов. Подхватив автомат, кинулся в дверь.

Павел не стал его удерживать. Раздергал на себе шинель, ремни, швырнул на топчан, заорал:

— Имашев! Водки мне!

Ординарец испуганно шмыгнул за дверь, вернулся с трофейной бутылкой вина…

* * *

Среди ночи он проснулся от того, что кто-то усиленно тормошил его за плечо и что-то невнятно бормотал при этом. Ложась спать, Павел приказал Имашеву, чтобы его попусту не тревожили.

— Чего еще? — недовольно произнес он, намереваясь сорвать зло на ординарце.

— Так что, гражданин старшина, вы не ругайтесь только. Тут, бякиш-мякиш, солдат повесился. Я на двор вышел, а он весит на дереве. Холодный уже.

— Наш?

— Незнакомый вроде. Не признал.

Наскоро собравшись, Павел вышел за ординарцем. Дошли до отхожего места. Ночь морозная, безмолвная. Луна в зените, полная и крупная. Светло, как днем. Хоть иголки собирай. И под березой серебристой будто стоит кто-то, черный и неестественно вытянувшийся. Короткая тень на снегу.

Павел подошел вплотную, вгляделся в чисто выбритое лицо висельника. Незнакомый ему штрафник Не из второй роты. Никогда раньше его не встречал. Худой, долговязый, узкоплечий. С золотой коронкой, тускло поблескивавшей в правой верхней челюсти. Что привело его сюда, в расположение чужой роты?

Решение свести счеты с жизнью принято не сиюминутно: перед тем, как петлю на шею накинуть, шапку снял, аккуратно пристроил на пенек, а внутрь положил, видимо, заранее написанное посмертное послание — два вполовину сложенных тетрадных листка. И кисетом с махоркой сверху придавил, чтобы невзначай ветром не унесло.

Взяв в руки листки, Павел вгляделся в написанное. Почерк мелкий, убористый — не разобрать. Сунул листки в нагрудный карман шинели.

— Не наш, точно. Не знаю такого, — покручинившись около висельника, сказал Имашев. — Снимем?

Павел вспомнил об оперуполномоченном «Смерша».

— Нет. Давай иди в роту к соседям. Передашь старшему лейтенанту Заброде, чтобы шел сюда, а сам — в штаб, доложишь дежурному. Пусть людей пришлет.

Имашев потрусил в сторону землянок ближайших соседей. Похоже, из роты Степана висельник, его землянки ближние.

Минут через двадцать в сопровождении своего ординарца появился Заброда.

— Слава богу, Колычев, но не мой это висельник, — перекрестился Степан. — Царство ему, конечно, небесное.

— А чей же тогда? Упита?

— Черт его знает! Грачев! Ну-ка, дуй до командира третьей роты. Пусть капитан Упит до нас идет.

— Хорошо, хоть не наш с тобой. А то затаскают. Он повесился, а нам отвечай. Объяснения пиши, почему ему жить надоело. За Сачкова еще не отбрыкались, а тут на тебе — еще один.

Самоубийцей оказался штрафник из роты Упита.

— Дроботов! — ахнул Андрис, еще издали признав покойника, и обнажил голову. — Жаль мужика. Кадровый офицер. Военная косточка. Только невезучий.