В простор планетный

— Вне всякого сомнения. И не только у человека, но и у животных. Что такое инстинкт? Ну, вот так… Выяснить, изучал ли Панаит этот язык, оказалось довольно легко. Не изучал. А вот происходит ли он от того племени, доискаться было очень сложно.

— Неужели все-таки доискались?

— Да, но, как видишь, очень нескоро. Дело-то старинное. Этим занимались этнографы, анатомы, физиологи, цитологи, генетики. Когда они изучали строение организма, хромосомы, гены, им стало почти ясно, что его отдаленные предки принадлежали к этой народности.

— Почти? Не наверняка?

— Этого и не требовалось. Ведь подтверждение — язык. Ну и теперь начинаем лечить.

— И вылечите?

— Не знаю…

— Постой, — спохватился Жан, — я ведь не так уж редко бывал… Но ни ты, ни кто другой не говорили мне об этих исследованиях.

— Собственно, и теперь не следовало бы, — заметила врач, — чтобы не внушать тебе преждевременной надежды.

— Хорошо, не буду надеяться, — не очень искренно сказал Жан. — Так что же вы намерены предпринять?

— Видишь ли, еще в двадцатом столетии установили, что носитель памяти — рибонуклеиновая кислота мозговых клеток. Только тогда еще не умели дифференцировать и изменять ее тончайшее строение. Теперь уже известно, что один состав несет в себе индивидуальную память, а другой — родовую. И даже больше: состав дифференцируется в зависимости от количества минувших поколений, только количество это, разумеется, не определяется с точностью до единиц, а в десятках и сотнях. Вот почему надо было установить, какой вид памяти у Панаита сохранился, а какой потерян. Теперь начнем лечить препаратом рибонуклеиновой кислоты нужного состава.

— Я читал, — сказал Жан, — что такие случаи, как с ним, бывали и в старину.

Не так ли?

— Да, в результате сильной физической или душевной травмы. Лечить тогда почти не умели. Да и сейчас только начинаем. Опыты на животных дали хорошие результаты. Но ведь головной мозг — это то, в чем человек меньше всего схож с животными. Лечить будем, а гарантии, сам понимаешь… Если б он только язык забыл, — продолжала Ли. — Но ты же знаешь. Кое-как его удалось обучить французскому. И ты мог убедиться, что он не помнит ничего. Лишился всех накопленных знаний. Ну вот ты всегда рассказываешь ему о его прежней жизни…

— Да, но он слушает так, словно речь идет о ком-то другом. И учиться чему бы то ни было ему страшно трудно, раз утеряны все прежние ассоциации…

Жан вошел в небольшую комфортабельную комнату Панаита. Юноша только что вернулся с прогулки и включил вещание. Передавали всеобщие известия. Панаит с любопытством слушал. Вещание можно было слушать на любом живом языке. А теперь оно было доступно Панаиту и на его языке: приемник сочетали с переводной машиной, куда заложили древнее наречие. Жан услышал короткие отрывистые фразы, быстрые, стреляющие слова, перемежающиеся громкими придыханиями.

— Здравствуй, Панаит, — сказал Жан. — Почему же ты не слушаешь на французском?

Юноша смущенно улыбнулся: ему легче было слушать на своем древнем языке. Да и при этом многое не доходило до его понятия. А перевод — примитивный: тот язык крайне беден.

— Как ты себя чувствуешь, Панаит?

— Хорошо, — сказал юноша, — только скучно.

— Что же ты делаешь?

— Копаю землю. Семена сажаю. Но нет треков.

— Каких треков?

— Ну, таких… Охотиться.

Очевидно, он имел в виду какое-то животное, для которого в современном языке не имелось названия. Ясно было также, что впечатления отдаленнейших предков преобладали в сознании Панаита над впечатлениями окружающей жизни.

Жану показалось, что теперь он может ухватиться за ниточку, чтобы вытянуть из Панаита рассказ о жизни древнего народа, возможно, подробности, еще неизвестные историкам. Но у Панаита в памяти опять все спуталось, и он не смог продолжать разговор. Скоро Жан убедился, что хотя они друг друга понимают, но говорить почти не о чем. Он понял и то, что Панаит, хоть и сказал «хорошо», на самом деле страдает от одиночества. Пусть он всегда среди людей, пусть уже до какой-то степени овладел одним из распространенных языков, но общаться ему с людьми трудно.

Все же после этой встречи с Панаитом Жан почувствовал: за осторожными словами Ли таится надежда.

Он думал о Мерсье, своем любимом учителе.

Думал о Герде.

С каждым годом Жан все более убеждался, что образ Герды постоянно присутствует в его воображении. То первое впечатление, которое она произвела на него там, на Земле, когда он встретился с ней в числе других учеников Мерсье… потом совместный полет в межпланетном корабле… выгрузка…

Страшная катастрофа на время стерла зарождавшееся чувство… нет, не стерла, а заглушила… Затем работа вместе… ее внимательный взгляд, который, как ему кажется, часто останавливался на нем… ее голос с теплыми, порой даже ласковыми нотками… Это на самом деле так или ему кажется?

Может быть, как это иногда бывает, он склонен принимать желаемое за действительность?

Будущее покажет…

А пока ему радостно думать, что она, окончательно выздоровевшая, скоро будет опять здесь.

Панаит! Вот кому тяжело.

Но Институт комплексной медицины уже совершил настоящее чудо с Гердой.