В просторном мире

Минуту спустя после того, как бритая голова и покатые плечи секретаря скрылись за дверью, к ребятам подошла уже знакомая им молодая женщина с подстриженными волосами и, сказав поднимающимся по лестнице двум мужчинам, что Александр Пахомович их ждет, вручила ребятам записочку.

Записку они прочитали при входе в сад, который находился в нескольких десятках шагов от райкома. В ней было напечатано:

«Ленинская, 38, столовая Райторга.

Отпускайте за наш счет этим двум представителям завтрак и обед».

Слово «этим» было зачеркнуто красным карандашом, и тем же карандашом в конце записки была выведена заглавная буква «Д» с изогнутым хвостом.

Взрослым, написавшим эту записку, все казалось простым, ясным: адрес указан, — надо итти и завтракать, причем завтракать бесплатно. Но для Миши и Гаврика все было значительно сложней, и обсудить свое положение они решили с толком и неторопливо.

В саду, на широкой аллее, обсыпанной ржавыми, желтыми листьями, под тихим солнцем стояла светло-зеленая скамейка. В другое время их могло многое заинтересовать в этом саду. Сколько гектаров он занимает? Почему ясеней больше, чем кленов? И почему акации, как высокий густой забор, охватывают сад с севера на юг? Не ускользнуло бы от их любознательного взора, что клены уже подернулись желтым пламенем, а на развесистых колючих ветках акаций все еще шелестит зеленая листва…

Но ребята лишь мимоходом безучастно осмотрели сад и сейчас же уселись на скамейку и стали рассуждать.

— Напечатала она… — сказал Гаврик.

— Она. А зачеркнул «этим» и написал «Д» секретарь райкома, — говорил Миша, держа перед собой развернутую записку так, чтобы мог читать ее и Гаврик.

— «Отпускайте двум представителям… завтрак и обед за наш счет», — перечитывал Гаврик. — А почему про деда забыли? — удивляясь, ткнул он пальцем в записку.

— Не забыли бы про главное, зачем приехали, — сказал Миша, задумчиво глядя в сторону.

Стараясь правильно понять мысли товарища, Гаврик сказал:

— Миша, мы, конечное дело, завтракать не будем.

Миша угрюмо посапывал, и Гаврику, присматривающемуся к его посоловевшим глазам, никак не удавалось понять, согласен ли с ним товарищ.

— Миша, там и завтрак, небось, такой: зачерпнул ложку, ткнул вилкой и берись за шапку.

Миша неожиданно поднялся. Поднялся и Гаврик, но Миша посоветовал ему посидеть, подождать, пока он сходит в райком и послушает, чтобы правильно понять, хороши или плохи дела Ивана Никитича.

— А почему не вместе? — спросил Гаврик.

— Вместе заметней. Еще натолкнемся на секретаря. Спросит: «Позавтракали?» Придется соврать.

— Он и одного спросит.

Миша подумал:

— Может. И все-таки вранья будет вдвое меньше… Я вернусь — ты пойдешь. Так и будем связь держать с дедом.

— Тогда действуй, — охотно согласился Гаврик, и действительно с этой минуты они начали неустанно действовать.

Возвращался из райкома Миша и говорил:

— Секретарь райкома с кем-то спорит. Говорит: «На одного не взваливай. То, — говорит, — что ты думаешь, я должен знать… Но не мешает и тебе знать, что думает район, что думает область… Большевики, — говорит, — должны видеть дальше…» И еще что-то. Так эта стриженая как начнет на машинке: хлоп-хлоп-хлоп, хлоп-хлоп-хлоп! — и все пропало.

Убегая в райком, Гаврик уверял Мишу:

— У меня, Миша, уши чутки, как у совы, и ты надейся — ни слова не пропущу, не горюй!

Но, возвращаясь на скамейку, Гаврик тоже приносил с собой отрывочные, неясные сведения.

— Секретарь райкома выходил на порог. Сердитый. Двое хотели к нему с делом. Посмотрел на них через очки и говорит: «Сами, сами проводите совещание. Захотите о чем спросить — звоните. А я сейчас занят другим, неотложным делом, занят!» — и захлопнул дверь, ну, точь-в-точь как начальник, помнишь, на вокзале?

— А что говорит дед? Ты слыхал?

— Нет, — развел руками Гаврик.

— Знаешь, Гаврик, видать, дела наши не совсем плохи. Он же говорит, что дело большое. Опять же, другим сказал — занят, после!.. На начальника похож?.. А ты помнишь, что про начальника говорил дед? Пошли на Ленинскую!

— Отвечаешь за слова?

— Отвечаю, — сказал Миша, и они неторопливо отправились на Ленинскую, то есть на ту же широкую улицу, на углу которой стоял двухэтажный дом райкома и райисполкома.

В маленьком залике уже никого не было из столующихся. Крупная женщина в белой, туго повязанной косынке, прочитав записку, сказала:

— Представители, вы почти опоздали.

И так же, как на вокзале форточка, — в стене, отделяющей залик от другой комнаты, громко открылось маленькое окошечко. Из него высунулась голова повара, красная, в белом колпаке, с седыми усами.

— От кого записка-то? — спросил повар.

— От самого, — ответила женщина, звеня тарелками и ложками.

— Значит, представители без фальши, а опоздали, должно быть, потому, что сильно занятые, — усмехнулся повар.

— Будем есть или уйдем? — прошептал через стол Гаврик.

— Они так говорят от нечего делать. Будем есть, — сказал Миша, плотнее усаживаясь на стуле. — А смотреть будем не на них, а на улицу.

— Может, невзначай и дед попадется на глаза, — прошептал Гаврик.

Женщина, подавая тарелки с супом, спросила:

— Откуда же, представители, к нам?