В просторном мире

Замедляя шаг, Гаврик было уже навострил уши, чтобы послушать интересный разговор. Иван Никитич, встретив его, взял ведро и догадливо заметил:

— Нечего уши развешивать. Мы с тобой холостые, а тут семейная неурядица. Иди к Михаиле, да за коровами построже доглядывайте. Затем и приставлены.

Миши и Никиты у пруда не было. Гаврик направился к пригорку, где стоял уже разнузданный, стреноженный конь. Подпруги седла были отпущены. Конь, державший голову книзу, вдруг вскинул ее, осклабившись на проходившего Гаврика.

— Тикай, Гаврык, хай думае. Шось придумае, — послышался голос Никиты, и Гаврик увидел, что Миша и Никита, сидя на бережку неглубокой суглинистой водомоины, разговаривали, разглядывая книжку, подаренную белобрысой девочкой.

— Гаврик, а Никита знает ее, ту резвую, — и Миша, усмехаясь, потряс над головой книжкой.

— Не шути, — сказал Гаврик, ища места, где бы удобней присесть.

Никита запросто потянул его за полу полушубка:

— Приземляйся коло мэне, а шутковать и не думалы. Катьку Нечепуренко знаю, як репану…

— Гаврик, ты верь: он сразу угадал ее… Потом уж мы вот это прочитали…

Миша подал Гаврику развернутую книгу, на титульном листе которой было написано: «Ольшанская школа, 5-й класс. Е. Нечепуренко».

— Здорово, — сказал Гаврик.

— Не дуже. Завтра она як почне экзаменувать мэне! Ох, и жарко будэ.

Никита поскреб в затылке и рассказал, что Катька Нечепуренко — староста класса и будет ругать его за то, что не явился в школу. Виноваты в этом были домашние обстоятельства: Никита на ферме подменял мать, а мать ушла в село собрать в дорогу сестру Верку, уезжавшую сегодня в город на курсы бригадиров.

— На первый раз як-нибудь отговорюсь, а на другой — не пройдэ.

Миша спросил Гаврика:

— К деду сходить не надо?

— Нет. Он и меня прогнал. В хате двое ругаются, а он не хочет, чтоб мы слышали.

Никита нахмурился.

— И слухать там, хлопцы, нечего. Фэдька Гнатенко, чоловик нашей Верки, не хоче, шоб вона ихала на курсы, а цему дилу не бувать: зав каже, шо Фэдька «отстала людына». Жалкую, хлопцы, шо зава немае… Бачьтэ, — Никита сердито посмотрел в сторону флигеля, где у крыльца стояла привязанная лошадь, — с утра кинь горьку думу думае, а Фэдьке не до него, Пишли, хлопцы, шось покажу.

Ребята поднялись на близлежащий округлый холм. Это было самое высокое место в окрестностях фермы. Никита привел сюда ребят не только потому, что отсюда открывался широченный целинный скат и что отсюда можно было видеть большой табун пасущихся маток с жеребятами, но и потому, что именно на этот холм часто взбирался сам заведующий фермой. Теперь его не было, а табунщик Федька Гнатенко, отсталый человек, не думающий даже о своем голодном коне, не мог заменить зава. Никита по праву считал себя ответственным за ферму.

Указав на лошадей, он повеселевшим голосом сказал:

— Уси наши. Було б бильше, так не забувайте, хлопцы, шо тридцать коней на фронт снарядыли.

Никита, стремясь быть в точности похожим на своего зава, с которым он за летние месяцы сумел сдружиться, заговорил медленней:

— Оце, хлопцы, як доведется побачить кавалеристов на рыжих конях с куцыми хвостами такымы, як просяны снопыкы у хаты лаборатории, це вже считайте, шо коны наши. Пишли трохи блыще.

Предложение Никиты было заманчивым. Но до табуна было итти далеко, и они оглянулись. С крыльца им грозил дед Иван Никитич и движением руки пояснял ребятам, что им надо быть ближе к коровам.

— Вам начальник телеграмму дае. До коров, так до коров, Он у вас, хлопцы, горячий, — сказал Никита, направляясь к коровам.

Ребята, не желая обидеть Никиту, несмело защищали деда.

— Дед ничего, — сказал Гаврик.

Миша добавил:

— Это правда, Никита, — он немного горячий, а справедливый.

Никита промолчал, но как только подошел к коровам, так сейчас же нашел повод осудить Ивана Никитича:

— Правильный, а корову попутав?..

Смелой раскачивающейся походкой он сходил и распутал красно-бурую корову.

— Вам бы, хлопцы, заночувать у нас. Вечером коров подоили б… Вечером завхоз заявится. Вин пидскаже, як зробыть, шоб вам далы хоть дви конематки с лошатами, бо у вас ничего немае…

Он посмотрел на ребят и, решив, что они могли обидеться, уже обратился только к Гаврику:

— Гаврык, а Мышка мэни казав про трубу. Ловка штука! До нас бы протянуть…

Никита зажмурил один глаз, другой же глаз его сиял лукавством:

— Ольшанка слухае… Вы мэне про море, я б вам про коней, як их годувать, або ще шо…

Он замолчал и нахмурился. К ребятам от флигеля ехал всадник. Шапка его с низким верхом почти наезжала на нос, а когда он лениво поворачивался в сторону флигеля, ребята видели налитый гневом плоский его затылок, изломанную прядь рыжих волос. В седле он сидел, небрежно развалясь, и всякий раз, когда лошадь тянулась схватить травы, хлестал ее по боку плетью.

Мише глядеть на него было скучно и неприятно, и он искоса посмотрел на Никиту. Никита стоял с надутыми щеками, и все помрачневшее лицо его, казалось, выражало один недоуменный вопрос: «Ну, шо тоби треба?»

Не доезжая двух десятков шагов, всадник остановил лошадь и, глядя ей на уши, сказал:

— Мыкит!

— Шо?

— Нэ шокай!

— Ну, шо?